Разумеется, он лгал ей – притворялся, будто ее любит, а сам намеревался жениться на ее младшей сестре Елизавете, у которой впоследствии сможет отобрать корону и все владения Тюдоров. Елизавета и Куртени, вот кто всегда строил козни за ее спиной. Они оба без зазрения совести льстили ей и в то же время вынашивали планы свержения нынешней английской королевы.
Гардинер и испанский посол Ренар уговаривали ее казнить Елизавету. А почему бы и нет? Разве трудно будет доказать ее вину? Не ее ли имя упоминалось почти во всех документах, связанных с недавним восстанием протестантов? Но сложность состоит в другом… Мария слишком хорошо помнит Елизавету маленькой девочкой – такой одинокой и жалкой, покинутой всеми из-за своей попавшей в опалу матери. Да, матери у них были разные, но отец – один и тот же, хотя кое-кто в этом сомневался. Не каждая женщина сможет подписать смертный приговор своей сестре.
А какое тяжелое детство было у Марии! Какие бы великолепные партии ни готовились для нее, все они расстраивались еще на стадии переговоров, потому что король вдруг перестал считать мать Марии своей супругой, а саму Марию, которая до тех пор была его любимой дочерью, объявил незаконнорожденной. Сколько раз после того события жизнь Марии подвергалась опасности? Сколько раз ей грозила смерть – не только от болезней, но и от топора?
И вот ей уже было тридцать восемь лет – возраст, немалый для любой женщины, тем более для прошедшей через такие безжалостные испытания. Надо же такому случиться, что как раз в это время из-за моря приплыл молодой и сильный мужчина, желающий жениться на ней.
При мысли о нем она улыбнулась. Он такой красивый, подтянутый, стройный, у него замечательные золотистые волосы, густая борода, бледная кожа. Очень хороший молодой человек, и видно, что нежный, ласковый. Касаясь его одежды, она испытывала удовольствие… нет, больше, чем удовольствие: возбуждение. Ведь она все еще девственница; до сих пор у нее не хватало смелости думать о плотской любви; пожалуй, только в ранней юности при виде какого-нибудь симпатичного мужчины у нее возникали подобные мысли – но тогда она решительно их подавляла, не давала перерасти в желание близости. Каждое зарождавшееся чувство она отгоняла от себя, стоя на коленях перед алтарем и молясь Богу до тех пор, пока все тело не начинало ломить от усталости и боли.
Но теперь плотская любовь перестала быть чем-то запретным. Более того, любовная связь между ней и Филиппом превратилась в ее долг, святую обязанность перед страной и Богом. А иначе как же она сможет произвести на свет наследника, которого с таким нетерпением ждут в Англии и Испании?
Поэтому… да, теперь уже нет необходимости подавлять чувства и желания. Теперь можно дать волю всем ранее запретным мыслям.
– Филипп… – прошептала она.
В эту ночь она не сомкнула глаз, мечтая о нем.
Венчание состоялось в кафедральном соборе Винчестера. Служили Гардинер и еще трое епископов. Обряд был устроен с размахом – многие говорили, что таких пышных церемоний они не видели с самых дней великого отца королевы.
Собор был заполнен английской и испанской знатью. Почти все англичане пребывали в состоянии эйфории, поскольку с этой свадьбой они связывали исполнение своей давней мечты, которая не давала им покоя со времени разрыва между королем Генрихом и Папой Римским. Наконец-то, в один голос говорили они, Англия вернется в лоно католической церкви.
После свершения церемонии Филипп и Мария в сопровождении своих придворных перешли во дворец епископа, где их ждали обильные и изысканные угощения.
Когда они уселись за огромный превосходно сервированный стол, музыканты заиграли какую-то веселую мелодию, однако испанские гости помрачнели, потому что слуги подали Филиппу серебряное блюдо, а Марии – золотое. Англичане явно хотели подчеркнуть, что Мария была королевой Англии, а Филипп – всего лишь ее супругом. То есть давали понять, что на их родине по-прежнему будут править англичане.
При других обстоятельствах вспыльчивым испанцам такого оскорбления было бы достаточно, чтобы они тут же выхватили шпаги, но Филипп вовремя успел предупредить их. После этого они находили утешение только в том, что мысленно посмеивались над королевой, изредка бросавшей влюбленные взгляды на Филиппа. Ничего, скоро она станет его рабыней. А за ней последуют английский парламент и спесивые английские придворные.
За столом испанцам даже не позволили прислуживать Филиппу.
– Ни в коем случае! – заявили эти радушные англичане. – Он наш гость, а главное – супруг нашей королевы. Поэтому мы желаем воспользоваться своей привилегией и быть сегодня его слугами.
Ну, что тут поделаешь? Ничего. Только подивиться грубости и невероятному аппетиту этих варваров, уплетавших за обе щеки все, что им накладывали слуги. Испанцы призывали на помощь всю свою прославленную дисциплину. Ладно, они могут на какое-то время примириться с отведенной им ролью гостей – подождать до того дня, когда у Филиппа родится сын. Уж тогда-то святая инквизиция наведет порядок в этой дикой стране!
Королева произнесла тост за испанских придворных и отпила из золотого кубка. Затем выпила за здоровье своего супруга, титулы которого тотчас провозгласил услужливый герольд:
– За здравие короля Английского, Неаполитанского и Иерусалимского, принца Испанского и графа Фландрийского!
Испанцы просияли от удовольствия.
Филиппу казалось, что эти торжества никогда не кончатся, и в то же время он больше всего на свете боялся их неотвратимого финала. Мария с каждой минутой все чаще и нежнее поглядывала на него. Много ли ласки она ведала в своей жизни? Нет, не много. И вот, достаточно было этому молодому мужчине, обещающему в недалеком будущем стать величайшим монархом в мире, обратить на нее внимание, как все те чувства, которые она так долго сдерживала, внезапно вырвались наружу. Она никак не могла дождаться консумации брака. Еще бы, ведь Филипп обладал всем, что могло привлечь ее: молодостью, спокойствием, чувством собственного достоинства – слишком заметно проступавшем в облике светского денди, в которого он преобразился в Англии, – а также добротой, скрытой нежностью и умением понимать других людей. Вот почему на свадебных торжествах Мария была счастлива, как никогда прежде. Она жалела только о том, что на этом празднике нет ее матери. Ах, как порадовалась бы Катарина Арагонская, если бы увидела свадьбу своей дочери и ее дальнего родственника, вместе с которым они будут править миром, ведя его к единственной истинной вере!
После застолья начался шумный бал. Тут вновь обострились отношения между англичанами и их гостями. Да и как же иначе? Разве могли испанские гранды опуститься до грубых английских танцев? Им казалось, что нынешние хозяева этой страны не имеют ни малейшего представления об изяществе – они неуклюже подпрыгивали на одном месте, делали широкие, размашистые шаги, смеялись и вообще каждым движением выражали скорее избыток энергии, чем умение быть грациозными. Да еще нагло заявили – на своем варварском языке, котором не разговаривает ни один уважающий себя человек, – что, если бы их гости решили танцевать испанские танцы, то они, англичане, все до единого лопнули бы со смеху, поскольку после такой обильной трапезы не смогли бы держаться руками за животы. Издеваясь над угрюмыми идальго и их смущенными доньями, они предлагали отведать еще по одной порции жареной телятины, а уж потом исполнять свои виртуозные пируэты и прочие танцевальные фигуры.
