Стоило ему произнести это, как звезды вдруг засияли ярче, а пространство зазвенело. Тихо-тихо, но как-то отчетливо.
Воздух обрел сладкий вкус, а в груди словно распустился цветок.
Потрясенная я какое-то время хлопала ресницами, готовая поспорить, Исам видел, слышал и ощущал то же, что я.
Но когда заговорила, волшебство прекратилось.
— Ты сказал на балу, что не веришь в меня, — тихо произнесла я. — Сказал, что пересмотришь взгляды на отношения не раньше, чем сможешь быть уверенным во мне.
Видно было, что моя искренность не приносит дракону радости. Но он нашел в себе силы не отвести взгляд.
— Так с какой стати мне тогда верить в тебя? — спросила я тихо. — Как после этого я могу доверять тебе?
Стараясь не разреветься, развернулась и вернулась в комнату.
Сердце колотилось, как ненормальное, горло сжимала ледяная лапа, а глаза щипало. И вместе с тем было ощущение облегчения. Словно плечи покинула ноша. Правда, сон не шел, и я, усевшись на некогда мамочкиной кровати спиной к стене, провалилась в прошлое.
На этот раз «проваливание» было таким быстрым и легким, таким стремительным, что оказавшись в знакомом саду во дворце Мичио Кинриу, я все еще чувствовала пощипывание в глазах после разговора с Исамом.
Только немного придя в себя, ощутив нежный аромат пионов, услышав пение птиц, почувствовав луч солнца на щеке, я поняла, что у нее сейчас тоже щиплет глаза. Только не от горечи, а от переполняющей сердце нежности.
Потому что под сердцем Джун билось еще одно сердечко. Чье-то и ее одновременно, потому что как можно разделить одно целое. Этот кто-то, кто пришел и поселился в ее теле, с первых месяцев своего пребывания на новом месте был довольно-таки своенравным, в чем видел свою заслугу обожаемый Мичио Кинриу, и активным, как целый дракарат.
Но несмотря на активность ребенка, беременность протекала прекрасно. Джун не мучилась отеками и приступами тошноты, как другие жены предводителя. Ощущая нетерпеливые толчки изнутри, ее накрывала любовь. Огромная, неистовая и вместе с тем невыразимо нежная, какая-то истинная.
Тело, вопреки логике и размерам, стало каким-то легким и невероятно чувствительным, на радость обожаемому предводителю, который стал с ней нежен, как ни с одной из своих жен и лично предугадывал и спешил исполнить малейшие желания.
Мичио Кинриу носил свою послушную Джун на руках и ни для кого в дракарате не было секрета в том, с каким нетерпением верховный предводитель ждет ребенка.
На зависть многим Джун стала любимицей Мичио Кинриу. И было ясно, как божий день, что ребенок от любимой жены станет любимым.
И вот, снова находясь в пышном, красочном, сказочном саду во дворце папахена я смотрела в глаза дракона… в глаза Мичио Кинриу… зеленые, с золотыми крапинками, до боли похожие на мои… смотрела и таяла… сколько в них, оказывается, может быть света и любви…
Могло быть.
Глава 8
Глаза у папахена были холодные, словно ледяные и какие-то давящие. А еще казалось, что вот-вот эту толщу льда пробьют молнии. По-крайней мере в голосе Мичио Кинриу звучали громовые раскаты. И, несмотря на его спокойствие и отстраненность, казалось, он изо всех сил сдерживает ярость.
Мы стояли перед троном отца в приемном зале дворца. Прежде я здесь не была, и поэтому несмотря на серьезность момента то и дела зыркала по сторонам. И посмотреть было на что.
Во-первых, превышающие пределы разумного, размеры. Потолок, удерживаемый мощными красными, в золотых иероглифах, колоннами, находился так высоко, что чтобы его увидеть, приходилось задирать голову. Из-за обилия багровых тонов и золота обстановка была давящей, тяжеловесной. Как и взгляд родителя.
По бокам от трона стояли братья — только те, что драконы. Видимо, те двое, кто сознательно выбрали путь человека, лекарь и алхимик, на высокие собрания не допускались. Я же, как уж заведено в последнее время, была здесь единственной женщиной. Что как-то после пребывания в Долине Знаний казалось какой-то несуразностью. Получалось, драконы — господа этого мира — были самой шовинистической расой. Что меня, как самого яркого представителя этой расы коробило.
С одной стороны от меня стоял мастер Шуджи со свитком в руках, с другой — Исам.
После официальной церемонии приветствия мы сообщили отцу, что пришли за посвящением. И даже свиток с распоряжением от Ковена показали.
И вот свиток нам обратно вернули, бегло скользнув по нему взглядом, и сейчас хмуриться изволили-с.
— Ты чем-то недовольна, дочь? — вывел голос папахена из задумчивости.
— Кроме того, что нам почему-то запретили летать над твоим дракаратом, больше ничем. Пока, — ответила я отче. Потому что было жарко, и браслет-нейтрализатор то и дело начинал искрить, что значит, не сегодня-завтра разрядится, а меня эти драконьи шовинисты с инсектами, которые тотчас набегут в магические дыры, воевать не пустят. Потому как мне посвящаться надо. И вот вместо того, чтобы воспользоваться немного логически-критическим мышлением, сиречь здравым смыслом, нам какого-то черта чинили препятствия с самой границы…
— Ты не принадлежишь к Огненному дракарату, дочь, — надменно сказал отче. — Ты принадлежишь Ледяному клану.
На этих словах Исам и мастер Шуджи как-то приосанились, и Рио — спиной ощутила — тоже. А братья, наоборот, как-то поникли.
— Хранитель решил, что мне предстоит пройти посвящение всеми стихиями, — сказала я.
Взгляд отца был тяжелым, но мы, в общем, не зря родственники. Поэтому игра в гляделки продолжалась довольно долго.
— Я не даю дозволения, — не отводя взгляда, сказал папахен. — Вы не пройдете к сердцу огня.
— Мы пройдем к сердцу огня, — ответила я, также продолжая сверлить отца взглядом. — Хочешь ты этого или нет.
Глаза папахена потемнели от такой наглости, а воздух в приемном зале сгустился.
— Если вы не послушаетесь настоятельных советов Ковена, он поддержит Водный дракарат в вашем противостоянии, — попытался «взять удар на себя» мастер иллюзий.
Не отводя от меня взгляда, отец дернул уголком рта, что должно быть, означало улыбку и ответил мастеру Шуджи:
— Ковен никогда не пойдет на это. И вы, и я это знаем.
— Это твое последнее слово? — тихо спросила я, и, казалось, в ожидании ответа Мичио Кинриу замерло само пространство. Даже Скирон перестал носиться вокруг колонн и воздушной стрелой подлетев к трону предводителя, замер на расстоянии пяти метров в образе воздушного дракончика.
Покосившись на духа ветра, отец сдвинул брови и проговорил:
— Я не меняю своего решения. Уходите. Вам не будут чинить препятствий в том, чтобы передвигаться по Огненному дракарату, но к сердцу огня допуска не будет.
