И он выдал тираду, которую я не поняла. Мне хотелось только одного: заткнуть уши и убежать. Но я боялась даже пошевелиться, иначе она обнаружат меня, а я, как ни странно, больше страшилась, что Бруно узнает, что я стала свидетельницей его позора, чем того, что Ролф Уивер может сделать со мной.
И вдруг случилось ужасное. Брат Амброуз, подскочив к Ролфу Уиверу, схватил его за горло. Они упали и покатились по траве. Бруно стоял, не шевелясь, только смотрел на них. Я увидела, что брат Амброуз подмял под себя Ролфа Уивера и, держа его за шею, несколько раз ударил его головой о землю.
Меня охватил ужас. Я видела побагровевшее лицо Ролфа Уивера, я слышала, как он ловит воздух, — и вдруг все стихло.
Брат Амброуз поднялся, взял Бруно за руку, и они медленно направились в сторону Аббатства.
Я сидела в кустах, сжавшись в комочек, потом побежала, стараясь держаться подальше от человека, неподвижно лежащего на траве.
На закате следующего дня тело Амброуза покачивалось на виселице у ворот Аббатства. Отец запретил матушке, мне и Кейт подходить к ней.
На него глубоко подействовало происшедшее, ибо в дополнение к этой ужасной трагедии умер аббат.
Отец сказал мне:
— Мы живем в ужасное время, дитя мое.
В доме царила тишина, если надо было что-то сказать, говорили шепотом. Казалось, мы ждали, какие еще напасти обрушатся на нас. Отец сказал, что его радует только одно: его друг сэр Томас Мор, по крайней мере, избавлен от всех этих ужасов, к которым привело желание короля получить свое любой ценой. Я была рада, что этим он поделился только со мной, и содрогнулась от мысли, что он может повторить это кому-нибудь еще. Но он успокоил меня и обещал, что будет осторожен, настолько осторожен, насколько это возможно в этом опасном мире.
Люди короля разогнали монахов. Аббатство теперь принадлежало королю. Было объявлено, что из-за мерзостей, творимых в его святых стенах, монахи лишаются пенсий. Аббат, которого ожидало епископство, если бы не этот скандал, к счастью для него, умер, пока люди короля находились в Аббатстве. Говорили, что он умер от разрыва сердца. Я могла поверить этому и догадывалась, что самым жестоким ударом для аббата было узнать, что один из его монахов обманул его и посмел осквернить святые ясли своим незаконнорожденным ребенком, а также потеря Аббатства.
В течение всех тех несчастных дней из Аббатства доносились голоса людей, грузивших на вьючных животных сокровища, которые пополнили королевскую казну. Часть сокровищ украли. Воры приходили по ночам и срывали роскошные покровы из-за золотых и серебряных нитей, вплетенных в них. Если грабителей ловили, то их сразу вешали, но соблазн был велик, дело стоило того, чтобы рисковать.
Множество манускриптов — работы брата Валериана — были сложены перед Аббатством и сожжены. Свинец на крыше представлял большую ценность, и человек, который заменил Ролфа Уивера, дал распоряжение снять его.
Монахов оставили на произвол судьбы: они должны были искать средства к существованию в мире, к которому не были приспособлены. Брат Иоан и брат Яков пришли к отцу; им немедленно предложили кров, но они отклонили предложение.
— Если мы примем его, — объяснили они, — то подвергнем тебя опасности, а как мирские братья мы не так уж не приспособлены. Мы выходили в мир, выполняя всякие поручения Аббатства; в Лондоне у нас есть знакомый купец, продающий шерсть, он мог бы дать нам работу.
Видя, что они непреклонны, отец настоял, чтобы с собой в дорогу они взяли по тугому кошельку.
В тот же день позднее в кабинете отца, когда мы разговаривали об ужасном несчастье, обрушившемся на аббатство Святого Бруно, к нам присоединился Саймон Кейсман. Отец как раз говорил, что очень хотел бы, чтобы святые братья остались у нас, когда мы увидели двух монахов, пересекающих лужайку. Отец поспешил им навстречу, за ним быстро вышли Саймон Кейсман и я.
Монахи сказали, что их зовут брат Клемент и брат Юджин, что один из них работал в пекарне, другой — в пивоварне. Теперь они были в растерянности и не знали, куда идти. Чувствовалось, что они не от мира сего, и это меня взволновало: выбросить их в мир — все равно, что оставить двух ягнят в стае волков.
Отец сразу же предложил им работу на нашей кухне и в пивоварне. Он сказал, что если они наденут камзолы и короткие штаны, то ничем не будут отличаться от слуг, и будет разумно, если все будут помалкивать, откуда они пришли.
Саймон Кейсман встревожился. Он стал уверять отца, что принятие изгнанных монахов может быть расценено как акт измены королю. Отец знал это, но не мог же он отослать их прочь. Я уверена, что он взял бы к себе всех монахов, как пытался взять к себе Иоана и Якова, если бы они уже не разбрелись кто куда.
А уже к вечеру появился Бруно. Я гуляла с отцом в саду, мы разговаривали о страшных событиях последних дней, о том, что значит для людей, проведших столько времени в тиши Аббатства, внезапно столкнуться с реальной жизнью.
— Может быть, еще несколько из них присоединятся к Клементу и Юджину, произнес отец и тут увидел Бруно.
— Бруно! — воскликнула я. — О, как я рада тебя видеть! Я все время думала о тебе.
Потрясенный отец удивленно посмотрел на мальчика, и я поняла, что он не знает Бруно. Я сказала:
— Отец, это тот, кто был найден в рождественских яслях.
— Бедный мой мальчик! — воскликнул отец. — Куда же ты теперь пойдешь? Бруно ответил:
— Я должен найти кров и находиться под ним до тех пор, пока он мне будет нужен.
Я подумала, какой странный ответ, но ведь все, что Бруно делал, было необычным.
Отец сказал:
— У тебя есть крыша над головой. Ты останешься здесь.
— Благодарю вас, — ответил Бруно. — Вот увидите, вы не пожалеете об этом дне.
Я давно так не была счастлива, как теперь, когда мы взяли Бруно в наш дом и отвели ему комнату. Я сказала отцу, что нельзя, чтобы он спал со слугами. Когда мы остались одни, я объяснила ему, как познакомилась с Бруно, и рассказала о потайной двери.
— Ты поступила нехорошо, — сказал отец, — но, может быть, в этом был свой резон. Дамаск, этот мальчик все еще верит в свою святость.
Он был прав. Никто не мог относиться к Бруно, как к слуге. Отец сказал всем домашним, что мальчик пришел к нам от его друзей. Он будет учиться вместе с другими детьми.
Бруно принял такое объяснение. Он не потерял самоуверенности, которая внушала благоговейный страх мне и так пугала и раздражала Кейт.
Он настаивал на том, что Кезая солгала под пыткой и Амброуз тоже. Он предвидел все, что случилось. Это было частью божественного плана, и мы увидим, как со временем весь план осуществится; и хотя, оставаясь одна, я понимала, что он рассуждал так, потому что не может иначе, но, находясь рядом с ним, я уже не была так уверена в этом.
Люди короля уехали. Так как с крыши Аббатства содрали свинец, там стали гнездиться совы и летучие мыши. Разлагающийся труп сняли с виселицы по приказу моего отца и надлежащим образом похоронили.
