– Я сейчас документы найду наши, которые делали при переезде, и все тебе покажу, – шипит А. – Тебе всякий раз заново надо все рассказывать. Я вот у Лидочки сама спрошу, что она за Лидочка, обычно если человек просто билетик, он всегда сам говорит, что он билетик, только нужно правильно спросить.
К. пожимает плечами. Может быть, и подписывались. Может быть, и лодочка. Катя Жук была ужас какой красивой в студенчестве, К. однажды с ней целовался пьяный в крематории, когда хоронили (если это правильное слово – хоронили – отмечает А., продолжая строго смотреть ему в глаза) прабабушку Володи, все ужасно напились, Володя и Катя тогда только-только начали встречаться и не до конца понимали, что друг с другом делать, и во всем сквозила такая растерянность, что этот поцелуй был меньше всего похож на поцелуй, измену, что угодно – возможно, он был просто чем-то про память, попыткой сконструировать отчаянную открытку в неясность будущего.
– Что нам с ней делать? – шепчет А.
К. выключает свет.
Утром А. будто бы невзначай спрашивает у Лидочки, налепившей на прощание нарядных авокадовых сырников:
– Лиза, а ты к нам по контракту приехала?
Лидочка улыбается.
– Я когда-то тут няней работала, в студенчестве.
А. берет сливки, откручивает крышечку, наливает их в кофе. Пусть у кого-то другого дрожат руки, думает она, наши руки не дрожат (зажимают эту чертову артерию, допустим, потому и не дрожат).
– Вот и я думаю, Ланочка, может, вы по контракту все-таки?
– Не у вас, кстати? – улыбается Лидочка. – Малыш, правда, другой совсем был. Совсем другой малыш. Не было, кстати, малыша? Другого малыша у вас не было?
А. думает, что сахар в кофе, например, можно не класть, у нее и так было преддиабетное состояние, с сегодняшнего дня никакого сахара.
– Если был другой малыш, то тогда точно контракт, это конечно, – задумывается Лидочка. – Ну, если был.
На кухню выходит Володя с расчерченным подушечными швами на потусторонний морской бой утренним лицом, выглядит он пустым и стареньким, но при виде Лидочки резко молодеет и расплывается в улыбке.
– Что это мы тут приготовили? – спрашивает он.
К. и А. делают страшные глаза и выходят из кухни. Допустим, им нужно на работу. Ты собралась? Ты уже собралась? А. бежит в ванную, чтобы найти крем для рук, почему-то нет смысла никуда выходить без крема для рук.
Через день Володя и Лидочка наконец-то уезжают. К. и А. почему-то не могут толком ни поговорить с Володей, ни приблизиться к нему, ни попрощаться по-человечески, слишком уж он счастливый и отстраненный.
– Неправильное какое-то прощание, – резюмирует А., когда они возвращаются из аэропорта, где источающая любовь ко всему живому Лидочка висела у нее на шее и обещала непременно вернуться, непременно, только вот они с Володенькой вначале заведут ребеночка, а вот когда ребеночек, тогда сразу и прилетят с маленьким, чего тут возиться, упаковал его, прижал к себе и лети куда хочешь. – Столько всего хотелось сказать, вспомнить. А он ничего не помнит уже. Реально, как поминки какие-то. Истории какие-то вспоминаешь про человека, и все вокруг пьяные. А самого человека уже нет, но это как-то и не заметно. Зря мы на такое подписывались, надо было другое выбирать.
Из дома К. звонит Кате, чтобы убедиться в том, что А. права и это была лодочка.
– Володя умер, – говорит Катя. – Я не могла вам написать, сил не было. На прошлой неделе 40 дней. Я собиралась. Все так быстро случилось, после работы, ушел прямо так как был, в костюме этом офисном. Я потом еще думала, пусть бы и хоронили в нем, в жилетке этой, ненавижу ее, ненавижу. Мы к вам так и не приехали, все собирались. Поэтому и не позвонила, не сказала. Все равно что уже. Умер, сволочь, и все теперь.
А. показала знаками: спроси, нужна ли какая-то помощь, давай мы переведем денег, например.
К. покачал головой, положил трубку.
– Она еще толком не понимает ничего, через неделю, может, перезвоним еще.
Посидели, открыли вино, А. в первый раз за год закурила. Пытались вспоминать Володю, но ничего не вспоминалось.
– Он так еще противно эти ее пальцы сосал, – передернула плечами А. – Все, больше ничего не помню. Ужасно как-то вышло. Как будто чужой человек приезжал и уплыл в этой лодочке. Ничего не чувствую, ничего не помню.
– По контракту, – бесцветным голосом повторил К.
В прошлый раз тоже по контракту к ним приезжал отец А. со своими новыми детьми, их у него оказалось аж четверо, двое взрослых дородных теток чуть помладше А., парень лет тридцати, и четвертому ребенку, девочке, лет восемь, что безумно разозлило А., как же так, восемь лет, неужели он до самой старости это вот все. Дети были жутко неприятными, невоспитанные смешливые провинциальные женщины, девочка их украла наклейки с супергероями у малышей и карманный метеорит на ниточке, но лень было мараться, разбираться, перетерпели как-то. А. вспомнила, как кричала на отца: зачем ты их привез? Где их мать вообще? Потом маму набрала, та заплакала: в коме лежит, инсульт, как ты догадалась вообще? Отец недолго тогда гостил, обиделся на что-то, быстро уехал, и дети его тоже разъехались, как не было. Только брат остался, даже в Фейсбуке ее добавил со слезным каким-то донельзя мерзким сообщением, мол, я же твой брат все-таки, добавь меня, как ни крути, я же брат, все-таки важно, родственник же, и А. не возражала, молча и брезгливо нажала на воображаемую кнопочку «у меня никогда не было братьев, поэтому да».
И еще к ним в сад приходила их домашняя мамина кошка с красной птичкой-кардиналом в зубах. Значит, птичку себе там нашла и пришла показать. Хотя там не водятся кардиналы, но это не важно. А. звала кошку на порог, но та не шла, только потом, когда А. спряталась на кухне, тихо подкралась и оставила на ступеньке мертвого ярко-красного кардинала. Володя бы сказал: густое мягкое «но-но-но» контрабаса, а Лидочка бы торопливо поцеловала его в сухую жесткую ладонь. Ничего не осталось, только эта бессмысленная память о том, чего не было, Лидочка, лодочка. Какие подарки они дали этой лодочке на прощание?
А. упаковала Лидочке пару своих винтажных платьев: больше не налазили после родов, может быть, ты наденешь, моя девочка. Плыви, моя лодочка. Забери уже свое сердце.
Через пару недель им перезвонила Катя, попросила прощения.
– Не знаю, наговорила вам, мучаюсь теперь, сама себе решила, что умер, все, нет его. Он как чужой был, как мертвый, как заколдованный, ведьма эта, сволочь. Вообще не узнавала его, собрался и ушел, как не было. Она с ним что-то странное сделала, не удивлюсь, если и правда приворожила или что. Это вы ее еще не видели! Вот если бы вы видели, поняли бы, она же липкая, как мушища, лепечет что-то, мямлит, заколдовывает.
Оказалось, что Володю через некоторое время отпустило и он бросил Лидочку. Вернулся к Кате и маленьким Евам, сказал, что это было какое-то наваждение, безумие, ничего не помнит, никуда не ездил, все забыл.
