На стадионе было светло и празднично: играла музыка, люди – человек сто или чуть больше – поднимали разноцветные небольшие гантели размером с ее украденную сумку и выполняли несложные упражнения: присесть, поднять, опустить, присесть, поднять, наклониться. Вид у всех был деловитый и радостный – видимо, это были жильцы ближайших домов. Судя по всему, это какая-то социальная инициатива: спортивные мероприятия для жителей этих жутких высоток для малоимущих. С гантелями приплясывали подростки (подростков было больше всего – неблагополучный райончик, но все-таки молодежь активная, интересуется чем-то, помимо наркоты, и на том спасибо), кое-какие старики, несколько молодых людей ее возраста. Кажется, звучал какой-то из последних альбомов Мадонны. Все это успокаивало: мир не рухнул, деловитые вечерние люди выполняют упражнения.
Мира снова попыталась его вспомнить, но родное лицо превратилось в бледный фасад разрушенного дома – помнилась только нелепая ерунда. Например, тот вечер, когда она пыталась намеренно запомнить, как он улыбается, и глупо смотрела в его мелкие круглые зубы, как бы плотно насыпанные широким броском игральных костей поперек лица. Боялась забыть и все забыла.
Это потому, что его больше нет, подумала Мира. Я его потеряла. Значит, и меня нет.
Действительно, от всего пережитого она уже не очень хорошо помнила, откуда она и кто она. Шла с работы, сказала она себе, и что. Все шли с работы. Она и есть эти все. Украли сумку – у многих крадут сумку, это большой опасный город. Она – эти многие. Вот они – многие: весело приплясывают с маленькими разноцветными гантелями-гирями.
Мира зашла на территорию стадиончика, подняла парочку гантелей и присоединилась к остальным. Все присутствующие ее заметили, но – Мира мгновенно это осознала – старались на нее не смотреть.
Мира решила, что проблема в ее потере, – утратив любимую руку, она явно смотрелась как свеженький ампутант, несмотря на мнимую цельность.
Или в чем-то другом. Мира вопросительно уставилась на подростков, качающих маленькие упругие розовые штанги, те отвели глаза.
Мира позанималась несколько часов подряд – от спорта ей всегда становилось легче и спокойнее (раньше она лечила маленькие сердечные разочарования абонементами в спортзал). Огляделась – что-то получилось: солнце поднялось. Оказалось, что уже практически полдень. Люди, довольные и отдохнувшие, швыряли гантели на траву и уходили.
Мира легла на траву и сжала руку – ничего. Ничего нет. Но как будто ухватила один палец: крепкий, сухой, шершавый, как дерево. Неужели?
На аллее старики по-прежнему играли в шахматы. Мира подсела к ним – старики поняли как-то, что она уже позанималась, не смеялись больше. Мира никогда не умела играть в шахматы (друзья пытались научить, но ничего не вышло) – удивительно, но старики научили ее почти мгновенно. Мира тут же обрадовалась и одним махом проиграла пятерым. Старики смеялись, но уже беззлобно, хлопали себя сухонькими ладошками по колену, один даже ущипнул Миру за плечо: поддаешься, приятное хочешь нам сделать! Еще наделаешь нам приятного, птенчик!
Миру вдруг передернуло: что я здесь делаю?
Надо было как-то выйти из парка. Солнце было в зените. По гранитной дорожке медленно шла сонная утренняя белка с крекером в зубах, за ней плотоядно ковылял пестрый полулысый голубь с липовой ногой. Мира посидела на скамейке, наблюдая за странными играми подростков вдалеке, потом вернулась на стадион, подняла две гантели: желтую и оранжевую. Гантели выглядели странно – в середине они были узкие, а ближе к концам каплеобразно расширялись. Почти значок вечности. Мира легла на траву и подняла руки с гантелями над собой.
– Думаешь, получится? – Мира увидела лицо одного из подростков. – Все думают. Не получится ничего, достаточно раз в день заниматься, отдохни лучше.
Мира опустила руки. Гантели глухо стукнулись о землю, как головы.
– Я понимаю, что это тяжело, когда теряешь близкого человека, – каким-то непривычно взрослым тоном сказал подросток. – Пытаешься что-то делать. Стараешься, суетишься. Но достаточно один раз в день – два-три часа – и все. Лучше не перенапрягаться.
Мира закрыла глаза.
– Газет тут нет никаких? – спросила она.
– Иногда на скамейке есть газеты, – ответил подросток, – но там кроссворды, всякое. Ничего серьезного.
– Ну зачем ты обманываешь человека? – подошел другой подросток, такой же рассудительный. – Марк же кроссвордом ушел. Разгадал и остановился сразу же. Кроссворды – это дело хорошее. Надо разгадывать. Сканворды, шарады. Все надо разгадывать. Зачем-то же они тут лежат.
– Глупость твои кроссворды. Там не в них дело.
– Газеты есть, барышня, не переживайте. Только вместо статей там – пустота. А где кроссворды – там все нормально, потому что все равно пустота, клеточки, понимаете?
Мира перекатилась на живот, открыла глаза и поняла, что этот утренний городской свет ни с чем невозможно спутать.
– Парни, – сказала она, – я все понимаю. А как долго мне тут нужно пробыть?
– Ты ничего не понимаешь, – ответили парни. – И мы не парни тебе, нет-нет-нет.
* * *
– Я из две тысячи сорок шестого, – объяснил подросток номер один. – И выхода отсюда все это время нет никакого, уж поверь. Почему нас тут много? Это же бомба упала тогда. Думали, сюда-то не долетят, не посмеют по городу жахнуть – жили, как живется. Это же немыслимо, сюда – и бомбу? И вот сбросили, суки, в апреле – все, что за мостом, смело начисто. Успели увидеть отсюда, из парка, было отлично, дорогая моя, все видно, как падает, как горит, как становится огненной стеной, не дай боже такое увидеть. Тут ведь куча народу была в парке, выходной, воскресенье, с детьми пришли на площадку играть, мороженое, лимонад, жили же, как в мирное время, мы же всегда тут так живем, вы знаете – ну и больше половины тут осталось, конечно, полгорода разрушило, у каждого кто-то погиб из близких.
– Сорок шестые все дети сейчас, почти все, – кивнул подросток номер два. – Нам тогда под пятьдесят было.
Мира все не могла спросить, что произошло с теми, кто был намного младше, мялась, водила пальцами по залитой утренним белым сиянием скамейке с мемориальной табличкой периода светлых восьмидесятых (которые, как поняла она, теперь вовсе не позади).
– Дети тут которые, – это тоже сорок шестые, – сказал подросток номер один. Те, кто тогда молодые были, я тебе скажу, что с ними происходит, когда они уже не могут все эти гири поднимать, они тогда ложатся и лежат и сами уже гири. Нормально.
– То есть вот этот стадион? – спросила Мира, кивая в сторону стадиона, где на зелени ровными рядами лежали разноцветные гантельки.
– Это кладбище, – закивали подростки.
– А почему поднимаете это все?
– А помогаем.
