– Какая сеть? – спросила Даша.
– Ай ладно, не важно, – спохватилась Майя. – В общем, я все такие штуки про людей могу объяснить, если тебе интересно.
Даше уже не было интересно, ей было страшно.
Она попробовала поговорить об этом с Невицким, но он ответил буквально следующее: Майя девочка эксцентричная и странная, была дико в него влюблена, пару раз предпринимала попытки суицида, резала вены, угрожала ему, что спрыгнет с крыши, умоляла остаться ему хотя бы другом, и он поддался, потому что мягкий человек и всех жалеет. Ну и в целом она неплохой друг – ничего не требует, на нее можно положиться, дружит с его девушками и как бы бдит, следит, наблюдает. Если вдруг девушка изменит – тут же сообщит, например: не твое, беги от нее. Выдумала себе эту историю с мамой, чтобы держаться ко мне поближе. Можно только пожалеть, пожалей ее, Дашенька.
– А если я окажусь беременна, ты на мне женишься? – спросила Даша.
Невицкий кивнул. Оказалось, что он пообещал себе, что женится всегда и в любом возрасте, если вдруг девочка залетит. И будет верен всю жизнь, так воспитан.
– И что будет с Майей? Вот представь, я беременна, я рожаю. И за мной что, ходит Майя с этим своим русалочьим взглядом, и гладит мой живот, и говорит: оооо, это я там внутри! Ужас, трындец. Стивен, блин, Кинг, ребенок Розмари – что? это не он написал, нет? А когда родится ребенок – что? Майя помрет? Нет, стоп. Потом еще и я помру. От рака, значит, помру. Пипец ваще, ну нет. Короче, я буду аборт делать, чуть что.
– Не надо ничего делать, чуть что, я тебя не брошу, – сказал Невицкий. – А Майя – бедная девочка. Ей эта история с перерождениями помогает не умереть. Не приближает ее к смерти – а наоборот. Она долго лечилась от депрессии, пила таблетки. Потом придумала себе эту историю – и стала такая счастливая. Посмотри, как к ней люди тянутся. Мне иногда кажется, что мои прошлые девушки больше любили ее, чем меня. Да и про тебя я не уверен – ну ты же ее любишь, скажи?
Даша кивнула. Она ужасно любила Майю. С того самого первого китового рукопожатия внимательной зовущей пустоты. Кто бы мог подумать, что эта любовь превратится в неприятное, отравляющее воспоминание юности. Казалось бы: что там любить? Рыжая, рыхлая, мягкая, глаза текучие, как у хамелеона, немного разбросанные по лицу: вот-вот и сползут на виски. Заторможенная, но как размораживающееся мясо, из ледяного превращающееся в текучее, скользкое – никакой промежуточности, из колючей глыбы сразу в чвякающее болото плоти: бормочет уже что-то, рассказывает, выдумывает. Девочка-пудинг, девочка-молоко, на вечеринках играет на варгане жесткими, немного щербатыми, шаткими своими зубами – откуда эта жесткая шаткость? Откуда это чувство пустых китовых чертогов там, где подразумевается гигантская пищеварительная система, нарезающая планктон светящимися лентами? Когда я в последний раз произносила слово «щербатый», когда?
Невицкий как-то, конечно, обмолвился Даше, что иногда он верит в эту историю с будущей (бывшей) дочерью. Но не верит в эту ее страстную дружбу с возможными бывшими матерями (будущими) – Майя вспоминала, что в прошлой жизни всех любовниц отца страстно ненавидела, вообще ненавидела всех женщин. Поэтому, наверное, решила побыть его женщиной в следующей жизни – в отместку за такую ненависть к ним в предыдущей. Отыграться.
Нет, конечно, у Даши просто была задержка, стресс, тяжелый проект на работе.
– Не стоит путать память с предчувствием, – как-то сказала она Майе, когда попробовала вывести этот молочный пудинг на чистую, так сказать, воду.
– А ты только подумай, который подряд раз ты рождаешься собственным ровесником в этом чертовом городе, – зло сказала Майя. – Некоторые живут по течению, некоторые против. И, повторяю, есть резон предполагать, что по-настоящему живем только мы. Некоторые туда, некоторые обратно.
Пару раз, когда Даша с Майей ездили на пляж, к морю, к большой чистой воде, Даша снова заводила эти разговоры: неужели это возможно, неужели это получается, ведь как-то, выходит, можно менять будущее, скажем, сейчас Майя может что-то такое сказать Невицкому про его будущее, чтобы он смог его изменить, получается, есть такая парадоксальная возможность влияния.
Нет, объяснила Майя, вовсе нет. Я не могу повлиять на ваше будущее, потому что для меня это прошлое. Не могу объяснить.
К тому же Майя не так много и помнила: у нее почти не осталось воспоминаний о политических или социальных катастрофах прошлой (будущей) жизни, были некоторые скудные проблески познания о развитии цифровых технологий – но, по сути, это развитие можно было бы спрогнозировать даже сейчас. Майя понимала это так: запомнить на будущие жизни выходило только те вещи, которые можно безбоязненно всем рассказывать, – скажем, если в ее прошлой жизни инопланетяне высадились на Луну, это бы она вряд ли запомнила (ситуация непредсказуемая). Но какие-то воспоминания, связанные с лечением от тяжелых болезней, вакцинами, компьютерами и искусственным интеллектом, – это оставалось. Впрочем, футуристические воспоминания Майи легко моделировались и были предсказуемыми – вероятно, это была какая-то защитная штука: запоминать только то, что выглядит правдоподобно и что можно в принципе предугадать.
Интуицию тоже не стоит путать с воспоминаниями, думала Даша. Но молчала. Меньше всего ей хотелось бы оказаться молодой матерью девочки, в которую перетечет, как молочное озерцо, эта вертлявая обезьяна. Нет, не перетечет. Вытекла, она уже давно вытекла из этой девочки. Backwards, everything backwards.
Дорогая Майя, репетировала Даша самую страшную речь в своей жизни, я должна сказать тебе что-то важное. Я не твоя мать.
Нет, не так. Майя, я хочу сказать тебе очень страшную вещь. Все-таки я тебе не мать.
Нет.
Невицкий уже начал скучать – они встречались больше года, и было понятно, что нужно что-то делать: или съезжаться-жениться, или расставаться. Даша боялась у него что-либо спрашивать – на ее тихие признания в любви он вежливо и согласно, как будто отвечая на экзамене заведомо правильный, золотой билет, отвечал «я тоже, милая». Пусто, пусто внутри и снаружи. Жаловалась Майе, та ее обнимала, утешала, приезжала среди ночи – и пока длились эти птичьи водяные объятья, Даша понимала, что все еще в игре, все еще в невидимой китовой икре, разбухшей до размеров галактики, – а, что? Кит – млекопитающее? Я это вслух сказала, да?
– Спи, спи, – утешает ее Майя. – Мы все млекопитающие. Все друг друга в собственном молоке варим, чтобы друг друга же и накормить. А вот прикинь, что у тебя впереди нейросети и кольца Сатурна – а у меня, дружочек мой, холокост, ленинградская блокада и голодомор. И не вырваться из этого никак. Утешает только одно – через холокост два раза не проходят. Это не как с вашими одноклассниками.
Конечно, этому было суждено случиться – в какой-то момент Невицкий смущенно признался Даше, что, кажется, встречается с ней только ради того, чтобы ее не бросила жестокая и бессердечная к своим бывшим матерям Майя. Даша кивнула. Она и сама, кажется, терпела эти еженедельные, схожие теперь с работой и рутиной, походы в кино, в бар и в постель, исключительно ради того, чтобы в оставшееся время болтать с Майей о чем попало, – к тому же они уже почти договорились снимать вместе квартиру.
