Не снимут уже, не снимут.
Расставание с Майей Даша пережила закономерно тяжело – никакие прочие расставания не доставляли ей столько боли: растущей, распирающей, растягивающий весь мир, как разбухший белый пузырь, до максимальной перед невозможным разрывом точки, сияющей тысячами светил.
Даша ходила к терапевту, бросила работу, Невицкий даже помогал ей деньгами. Классическая ситуация, у него уже было такое: расстаешься с девушкой и в результате помогаешь ей справиться с разрывом с Майей, хотя по идее в обычной жизни все наоборот, девочка страдает, подружка ее поддерживает. Но что-то здесь у нас не такая уж и обычная жизнь вокруг.
Когда Даша более-менее выкарабкалась, она разом прекратила эту изнуряющую поддерживающую постдружбу с Невицким – всякий раз, когда они виделись, ей не терпелось начать расспрашивать его про Майю.
– У тебя уже появился кто-то? – заглядывала она в картонные глаза Невицкого. – Тебе кто-то нравится? Ты еще выбираешь?
Невицкий отводил глаза, как летчик в падающем самолете отводит пылающую машину от жилых домов. Дашу не интересовали его новые отношения. Ей хотелось узнать, кому теперь дарит пустоты своих молочных китов жестокая безразличная Майя.
Да, конечно же, Даша пыталась ей звонить, выслеживала ее даже где-то – но как только они с Невицким разошлись, Майя превратилась в абсолютного чужака, вела себя с Дашей как с едва-едва знакомым человеком, вежливо отстранялась, чеканно отвечала в телефон: «Ее тут нет, она съехала, сняла квартиру с подружкой, это ее мама на проводе, да, да, просто голоса похожие».
Через лет пять после того, как Даша более-менее справилась с происходящим и запретила себе даже думать о Невицком (не думать про Майю она не могла; во времена обострений она даже пыталась связаться с другими его бывшими девушками, но те, видимо, уже выбрались как-то сами, отказывались общаться: видимо, считали, что каждая должна справляться с катастрофой самостоятельно), она наткнулась на семейную пару художников из той, старой компании. Все эти годы ей удавалось их избегать, людей из той компании (если случайно встречала, просто здоровалась, старалась не выдавать свой болезненный интерес), но теперь она расслабилась и начала иногда ходить на концерты и на выставки – нет, конечно же, не одна. С молодым человеком, допустим. Предположим, с молодым человеком. Красивая интересная девушка, почему бы ей, предположим, не быть в паре.
Спросила, как дела у Невицкого и этой. Ну, этой. Вы понимаете.
Художники уставились на нее в ужасе: вот серьезно не знаешь? Все про это говорили три года назад, а ты, типа, не знаешь, да?
Невицкий в какой-то момент все-таки женился. Быстро и прозаично: познакомились на курсах бизнес-английского, сразу словно узнал, вот она, тот самый человек. Они не провстречались и пары месяцев – он тут же сделал ей предложение (явно испугался, что она привяжется к Майе больше, чем к нему, подумала Даша, вот и решил сразу же ее отвлечь, отобрать, отнять), Майя была свидетельницей на свадьбе, выглядела счастливой – а спустя год, когда у Невицкого родилась дочь, ровно-ровно в тот самый день выпала из окна. Как бы случайно: мыла окна дома, девятый этаж, но всем понятно, что не случайно. Якобы не вынесла, не выдержала. Хотя поддерживала эту его жену очень, круглосуточно дежурила в роддоме, даже сам Невицкий так о ней не заботился. Жалко, такая интересная, талантливая была девочка, но вот любовь такая, не вынесла.
Даша все спрашивала себя: сможет, не сможет? Но вдруг почувствовала, что ничего не чувствует – или ей так показалось, – и позвонила Невицкому. Не так уж тяжело позвонить человеку, который жив-здоров.
Они сидели на крошечной осенней детской площадке, у Даши мерзли руки, Невицкий сутулился и почему-то прятал шею. Жена его была в больнице, уже третью неделю.
– Нет, ничего серьезного, – грустно сказал Невицкий. – Не то, что ты думаешь, нет. Другое.
Маленькая трехлетняя или около того Майя увлеченно копалась в песке. У нее были золотистые кудри и совершенно невыразительное лицо, не напоминающее ровным счетом ничего – абсолютная пустота.
– Ее мама сказала, что у нее была шизофрения, – сказал Невицкий. – И что она еще в детстве несколько раз пыталась покончить с собой и рано или поздно это сделала бы.
Оказалось, что тяжелее всего в этой ситуации пришлось жене Невицкого. Майя успела стать ей лучшим другом и как-то умудрилась заставить ее, грузную, опухшую и плохо соображающую от гормонов (беременность протекала тяжело) целиком и полностью принять ее, Майину, картину двухполосного мира. Жена Невицкого была уверена, что вынашивает будущее тело Майи – точнее, бывшее, – относилась ко всему ответственно и как бы с легким оттенком фатализма: умрет молодой, что поделать. Хоть так с дочерью пообщаюсь. Они с Майей были неразлучны. Такое ощущение, что они вынашивали, высиживали эту новую Майю фактически вдвоем – эдипов Невицкий оказался не при делах. Они никогда не обсуждали, что же будет после родов – что случится с Майей, – поэтому когда Майя выпала из окна (считай: выпрыгнула), это оказалось страшной трагедией для бедной жены Невицкого – потерянная взрослая дочь волновала ее намного больше, чем свежеобретенная крошечная, в каком-то смысле предыдущая, еще не получившая всего того опыта перебежек между мирами, которым хвасталась текучая мягкая Майя.
Конечно же, девочку назвали Майя. Невицкий беспокоился, объяснял жене: шизофрения, болезнь, несчастная любовь, тысяча попыток суицида, придумала это все. Не помогает.
Поэтому жена постоянно подозревает у себя рак и где-то все лечится и лечится, вот снова нашелся узел на щитовидке, лежит на обследовании, не хочет возвращаться, чувствует, что вот-вот. Нет никаких сил, одна радость – дочка. Совсем не похожа, нет, конечно.
Даша подошла к Майе, роющей слабенькими розовыми пальчиками яму в песке. Майя серьезно уставилась на нее огромными голубыми глазами. Возможно, такими же глазами жена Новицкого рассматривает свои бесконечные перфоленты анализов.
Даша взяла маленькую Майю за тонкое и одновременно пухлое, как сердцевинка сметанника, запястье.
– Предательница, – сказала она.
И легонько сжала пальцы.
И тут же поняла: это же их первая встреча.
А вторая была слишком давно, в таком давнем прошлом, что не стоит и вспоминать, можно отпустить, нечего об этом теперь думать.
«Чорны бусел»
Про некоторых людей, недолго разделявших с тобой то ли быт, то ли биографию, помнишь всю жизнь зачем-то единственный эпизод, словно вся ваша история взаимоотношений ужалась до этого спасительного, жестокого, объясняющего все момента. И с Лией, которая за исключением этого момента всегда была чужой, навсегда чужой, все случилось именно так – все, что было до и после того вечера, стерлось и практически не запомнилось. Да и нечему там было запоминаться, ничего светлого, приятного или имеющего потенциал развернуться во что-либо поучительное, биографическое или судьбоносное, но тот вечер я точно не забуду, пусть я и до конца не поняла механизмов, его запустивших и сконструировавших. Объяснить я это не могу, возвращаться туда я не хочу, и, наверное, это все, что я хотела бы о ней помнить.
