У нас есть сайт, страничка на Фейсбуке, нас все рекомендуют. Мы профессионалы, у нас есть пароль.
Но тут все посыпалось. Вначале все шло как обычно: худенькая, немного взвинченная немецкая овчарка Клара, приученная гулять четыре раза в сутки, двое немолодых котов, один гопник и уголовник, второй – робкий старичок в тельняшке, деньги в конвертике в гос-тиной.
Но мы приехали не за этими деньгами, нас интересует другое.
Мы гуляем с Кларой в парке. Играем с котами в веревочку. Чистим кошачий туалет совочком. А потом садимся на велосипеды и едем.
Вначале – в центр, на почту. Там берем все местные газеты и выписываем объявления.
Потом три-четыре часа ездим по окрестностям и внимательно смотрим на все столбы и стены.
Как правило, за один такой рейд мы собираем от трех до десяти объявлений.
В этих маленьких городках все очень любят животных. Иногда им вообще некого любить в этом каменном, застывшем, как вулканическая лава, мире, поэтому они любят животных так сильно, что они уходят или умирают, не в силах вместить в свои маленькие ловкие тела эту громоздкую, отчаянную любовь. Любовь им жмет. Они уходят прочь. Попугайчики улетают. Коты просачиваются через каминную трубу. Собаки уплывают по реке с дикими гусями, как заколдованные мальчики. Морские свинки едят своих собственных дочерей, друг друга и самих себя.
Мы делаем так, чтобы они к нам приходили, и возвращаем их хозяевам. Это наш маленький передвижной бизнес, путешествующий цирк, потустороннее велосипедное братство имени Альберта Хоффмана и святого Франциска.
Анна-Мария умеет разговаривать с котами – я умею разговаривать с собаками. Я знаю имя любого животного – Анна-Мария умеет делать так, чтобы им не было страшно. Я отвечаю за физику (синхронистичность как принцип, зависимость результата от наблюдателя, появление объекта в релевантном пространстве и изъятие его в этот самый момент из иных, нерелевантных пространств), Анна-Мария отвечает за любовь.
И мы обе знаем, что делать с этой любовью, которая жмет и от которой хочется уйти, уплыть и съесть собственных дочерей. Делается это так: голову животного нужно осторожно обмотать полотенцем и сжать руками, чтобы оно не боялось. Потом нужно сказать пароль, и любовь уйдет через твои руки в землю. Главное, не быть в кедах или резиновых сапогах, может долбануть. Лучше стоять вообще босиком. Животное отдает любовь спокойно, с готовностью, как корова. Выдоенное в землю, избавленное от неподъемной любви животное становится чистым, пустым, счастливым и освобожденным, забывшим свою сущностную неполноценность и временно вернувшимся в счастливое бытие без человека и его любви и всех его прочих гадких чувств.
Потом мы звоним хозяину и возвращаем ему чистое, выдоенное животное. Оно потом уже не убегает, потому что мы выдаиваем его без остатка, забирая и возвращая земле ту часть души, которая принадлежит его хозяину, – любви больше не в чем содержаться, некуда вливаться золотой волной невыносимости. Животное идет пустое, как шкаф без стенок, чистые ровные полки, висящие в сияющем пространстве без тросов и гвоздей. Прозрачный продукт, любовь его обтекает, не задерживается, не замещает, не заполняет.
За пропавших животных обычно назначают хорошие деньги. В этих маленьких городках за возвращенного зверя могут дать в районе 500 долларов. На то, чтобы выдоить любовь из всех актуальных ушедших животных маленького городка, обычно уходит около недели. Мы редко остаемся на подольше.
Иногда приходят животные, которые уже умерли. Сбила машина, утонул, замерз, убили и съели другие животные. Тут важно не перепутать, не возвращать такое животное, не звонить хозяевам, умершее животное трудно забрать, хозяева иногда их не видят. Иногда, если мы сильно пьяные или если Анна-Мария просто чем-то взвинчена, например, поругалась по телефону с мамой, – видят. Но тогда еще хуже. Потому что забрать все равно не могут.
Но с Уильямом Блейком вышло хуже, чем с Песочком. У нас уже была история с Песочком, Сэнди. Хозяева звали его Пятнышком, Спотти, но когда мы увидели его тогда в лесу, я поняла, что это Песочек, потому что он сыпался золотистым ручейком сквозь пальцы сосен и ручья, и я позвала его, и Песочек пришел (Анна-Мария никогда не зовет собак, потому что не умеет). Но мы не догадались, что Песочек давно утонул. Ту историю не очень-то хочется вспоминать, потому что хозяйка приехала за ним и даже умудрилась усадить его, чуть просвечивающего в магнитно-янтарном сиянии луны, в машину, но потом оказалось, что мы с Анной-Марией можем держать Песочка буквально сотню метров, потом связь пропадает. Но про это не хочется вспоминать. Потом уже мы поняли, что мертвое животное нужно освобождать более тщательно, лучше делать это вдвоем и в полнолуние (так однажды у нас целую неделю жил карликовый шпиц Евгений), и тогда обычно оно само превращается в любовь и уходит в землю, и нечего и некого уже возвращать. Но и хозяин, где бы он ни был и как бы ни грустил, тоже успокаивается. Просто эта услуга не оплачивается, но на самом деле как-то она все-таки оплачивается.
Объявления про Уильяма Блейка висели почти на каждом столбе: заламинированные, тщательно вколоченные в тугую дубленую древесину строительными скрепками. Уильяма Блейка очень любили, предлагали за него целую тысячу. Поэтому мы решили начать с него. Тем более, как раз было полнолуние, а, судя по объявлению, Уильям Блейк пропал ровно 40 дней назад – так что он вполне мог оказаться уже мертвым, и это было бы лучшее время, чтобы спасти его от всей этой мучительной, беспокойной, отяжеляющей любви, оградителями всего живого от негативного воздействия которой мы, по сути, и работали.
Мы покормили хозяйских котов (Масика звали Том Трейси, Шарфика – Полковник Белый III), сфотографировали их, выслали хозяевам фото. Выгуляли собаку Клару, которую звали Ева-Лотта. Потом взяли бутылку вина и вышли на крыльцо слушать Принса, который умер, и ждать Уильяма Блейка, про которого еще не было до конца понятно, умер ли. Я сказала Анне-Марии, что подростком любила стихи Уильяма Блейка, потому что я пару недель жила в Лондоне в то время и увлекалась стремным визионерством.
– Я все детство провела в Лондоне, – сказала Анна-Мария. – Но Уильяма Блейка я не знаю, хотя слышала, что он хороший поэт. Но я не очень увлекаюсь поэзией, это больше твое, ты же сама знаешь.
Чтобы блеснуть, я процитировала ей свое любимое стихотворение Уильяма Блейка про животных: «A robin redbreast in a cage puts all heaven in a rage! A dove house filled with doves and pigeons shrudders hell through all its regions!» – и добавила, что Маршак его перевел очень странно, вроде бы там и разверзаются врата ада, но немножко не на вход, а на выход, и что таких переводов быть не должно, потому что у Блейка ад работал на вход, как пылесос или как черная дыра – затягивая все внутрь, но ничего не выпуская наружу.
В этот момент к нам пришел Уильям Блейк. В темноте было не очень понятно, как он выглядит: просто метнулась в свете крошечной апрельской луны сгорбленная тень.
– Это он, – сказала я. – Я точно знаю, что это он. Идем ловить.
