Началось все с муравьиных лупов: вначале об этом писали с характерным для разудалых мемов юмором. Муравьи будто теряли направление – судорожно, поспешно бегали вслед за другими муравьями, вся эта математическая завораживающая схема вдруг сбивалась, закольцовывалась в бесконечный дрожащий чернотой тошнотворный круг, по которому насекомые колесили, пока не умирали от голода. Считалось, что они делают так, если около муравейника положить смартфон или планшет (второй планшет был необходим для создания завораживающего видео для youtube). Потом выяснилось, что телефоны муравьям уже не нужны для того, чтобы образовать петлю смерти. Иногда достаточно просто поговорить по телефону недалеко от муравейника. Потом оказалось достаточным просто пройти мимо и что-нибудь помыслить. Или просто помыслить. Мышления достаточно.
Потом начали закольцовываться вокруг мертвых животных североамериканские индейки – все помнят, как это началось: тогда пара десятков торжественных, мрачных, как чумные доктора, индеек где-то в Массачусетсе закольцевались в хоровод вокруг мертвого кота; спустя несколько суток индейки умерли от голода и усталости, а прежде комковатый размякший и слякотный кот – восстановленный, яркий, как свеженапечатанная книга, – поднялся на тонких упругих ногах и начал бродить, как по цепи кругом, вдоль хоровода, размышляя, с кого бы начать – все слишком тощие, кожа да перья, а кости будто растворились, это уже бактерии начали хороводить. Потом и другие птицы принялись водить хороводы вокруг мертвых млекопитающих – как правило, нескольких десятков птиц хватало для того, чтобы оживить любое, даже корову (для коровы достаточно стаи голубей голов в двести). После того, как обновленное, выхоженное новое млекопитающее, двигаясь вдоль кольцевидной траншеи, съедало образовывающиеся после птиц субстанции, оно отправлялось на поиски себе подобных. Такие животные иногда складывались в команды и занимались в основном спасательными работами (мы это все поняли уже позже), но слишком нелепыми, диснеевскими, как в мультфильмах. Такие команды «спасателей», состоявшие, например, из кота, пары бурундуков, двух-трех бельчат и коровы либо лошади (крупное животное в команде спасателей обычно было только одно), врывались в дома за час-полтора до пожара и выгоняли людей на улицу – после чего с чувством исполненного долга шли в пожар. В России медведи удивительным образом начали чувствовать неисправность автомобилей, которые могут в любой момент воспламениться, – за пять-шесть минут до воспламенения медведь уже был на месте, готовый забраться в автомобиль и принять мученическую смерть. Если две машины где-нибудь сталкивались на шоссе и из леса на треск и тектонический гул катастрофы тут же мчался ревущий медведь, было понятно – загорится именно та, в которую он с ревом протискивается, разрезая себе шкуру тугими осколками окна. Быстрей тащите, ребята. Автоген давай.
Вначале заболели не все животные, но потом – все, тотально; постепенно вирус перекинулся на насекомых (эти больше работали – если это можно назвать работой – с индивидуальными мыслями, страхами и тревогами; в то время как млекопитающие чаще обращались – если это можно назвать обращением – к литературе, анекдотам, мемам, коллективному бессознательному), потом вирус изменился так, что им заразились бактерии, – и это страшнее всего. Мы теперь в основном на антибиотиках нового поколения, но и эти скоро перестанут действовать. Каждую неделю человечеству меняют антибиотик, но все равно часто получается так, что бактерии принимают форму человека, которого населяют, и тогда уже все, человек идет в Национальный Архив и никогда оттуда не выходит, только читает и читает, его можно кормить через зонд, конечно, но смысла никакого нет, он уже не очнется, говорят. Но все равно кормят, теперь весь Национальный Архив переполнен, некоторые считают, что, когда бактерии все прочитают, они примут форму прочитанного и как бы экстернализируются в архив, а люди вылечатся и куда-нибудь пойдут, но мне кажется, что люди уже в другом качестве куда-нибудь пойдут, и лучше бы им не идти туда, где буду я и мои близкие.
Мы волонтеры и живем отдельно, потому что к нам приезжает М. Каждую неделю (а М. приезжает еженедельно) мы должны отправлять отчеты в Управление, потому что мы дали обещание, все добровольно. Скрывать ничего нельзя, за сокрытие могут лишить антибиотиков, и тогда пойдем пешком, по обочинам в Нацархив: мы видели таких, бредущих вдоль горных дорог, похожих на зомби, тихих и странных.
Нас 14 человек, мы в разное время встречались с М. и разделяли с ним ДНК. Детей у М. нет, поэтому он приезжает к нам. Иногда некоторые люди тоже возвращаются – но не все. Но М. вернулся. Мы так поняли, что вернулись только те, которые в момент смерти оказались не под присмотром несколько дней: речь о тихих, незаметных смертях на природе. Этого времени достаточно, чтобы хоровод птиц умер от голода: птицы без пищи умирают быстро. Теперь уже следят за всеми, никто не умрет нигде один, но М. в тот момент, когда начался вирус, путешествовал в одиночку по Индии, его обычный зимний трип; новостей он не читал, и, когда упал с горы и разбился, вокруг него, как нам объяснили, тут же начали кружить стервятники, потом стервятники закольцевались и через несколько суток умерли, а новый М. поднялся на своих новых крепких ногах, съел стервятников (как обычно, они были без костей, все птицы после этого обычно бескостные, мы это помним, помним) и начал периодически навещать нас, по очереди. Из чего точно он восстановился, неизвестно, возможно, это какая-то наружная колония микроорганизмов или грибков – либо, как мы позже поняли, намерение любой колонии чего угодно сложиться именно в М., возможно, от всех нас остается в итоге только жизнеобразующее намерение, но только сейчас это стало окончательно понятно. Что бы ни было этим намерением, мы с ним имели дело, и никакая другая форма вируса иметь дело конкретно с нами не хотела. Нам повезло: вирус не со всеми вступает в контакт. Особенно через что-то, связанное с любовью. Хотя какая там любовь. Стоило мне что-то такое снова почувствовать, как огромная пыльная стая лимонниц, посыпая все вокруг желтой трухой, обрушилась на живот Насте, безвозвратно испортив ее белый фартук.
В общем, возвращаются не все, но М. вернулся, поэтому Управление нашло всех, с кем М. раньше имел дело (разовые свидания тоже считаются – таких было четверо), и нас отвезли в исследовательский лагерь.
Лагерь за городом, на природе. Мы в нем одни, потому что иначе эксперимент и исследование зайдут не туда: М. не может, когда посторонние, хотя многие из нас ему тоже в определенные моменты посторонние. Мы по очереди встречаемся с М. и выясняем у него все детали взбесившегося мира природы, хотя напрямую он никогда ничего не говорит. Нам объяснили, как наблюдать, считывать информацию, потому что все стало информацией и тяжело фильтровать: вот на болотистом поле за окном черепахи выстроили свастику (информация), вот воробушки сложились в инстаграм чьей-то лучшей подруги (скучает, это понятно), вот все змеи района приползли к нам на крыльцо, чтобы сформировать собой точную модель автозака, переливчатого, непроницаемого, бронированного (народные волнения на родине одной из нас, 700 человек арестовано). Нам говорят, что таких лагерей посещения, как наш, пока что не больше 50, но мы подозреваем, что их могло бы быть больше – проблема в том, что вернулось огромное количество бабушек с кошками, ну, вы понимаете. Но из бабушки ничего толком не выжать, бабушка не дает информацию, и вернувшиеся бабушки, как правило, не могут съесть кошек в итоге, не позволяет им что-то рассудочное, сердечное, как валокордин; и тогда такая валокординовая бабушка возвращается собой и кошками сразу, и, распределенная на несколько живых существ, отчасти теряет рассудок (если был), поэтому без толку. Бабушек, которые стали собой и своими кошками, тоже изучают, но в комплексе, всех в отдельный лагерь. Я точно знаю, что во всех лагерях, и в нашем тоже, за всеми наблюдают и следят, но мы не видели ни одного постороннего человека – только М. и все, из чего он иногда состоит.
