– Вот и хорошо, что меня засадили, – весело говорил он, – а то разве у меня нашлось бы когда-нибудь время, чтобы возобновить давнишние чудесные впечатления от этого великого произведения?
В начале 1874 года Федор Михайлович решил окончательно оставить редактирование «Гражданина» (последний номер, подписанный его именем, вышел 15 апреля)
[160].
Федора Михайловича вновь потянуло к чисто художественной работе. Новые идеи и типы зародились в мозгу его, и он чувствовал потребность воплотить их в новом произведении. Заботил, конечно, вопрос, куда поместить роман
[161] на тот случай, если у «Русского вестника» будет уже приобретен материал для следующего года. Да и вообще для мужа всегда было тягостно самому предлагать свой труд. Но случилось одно обстоятельство, которое счастливо разрешило беспокоивший нас вопрос.
В одно апрельское утро, часов в двенадцать, девушка подала мне визитную карточку, на которой было напечатано: «Николай Алексеевич Некрасов». Зная, что Федор Михайлович уже оделся и скоро выйдет, я велела просить посетителя в гостиную, а карточку передала мужу. Минут через пять Федор Михайлович, извинившись за промедление, пригласил гостя в свой кабинет.
Меня страшно заинтересовал приход Некрасова, бывшего друга юности, а затем литературного врага. Я помнила, что в «Современнике» Федора Михайловича бранили еще в шестидесятых годах, когда издавались «Время» и «Эпоха», да и за последние годы не раз прорывались в журнале недоброжелательные выпады со стороны Михайловского, Скабичевского, Елисеева и др… Я знала также, что по возвращении из-за границы Федор Михайлович еще нигде не встречался с Некрасовым, так что посещение его должно было иметь известное значение. Любопытство мое было так велико, что я не выдержала и стала за дверью, которая вела из кабинета в столовую. К большой моей радости, я услышала, что Некрасов приглашает мужа в сотрудники, просит дать для «Отечественных записок» роман на следующий год и предлагает цену по двести пятьдесят рублей с листа, тогда как Федор Михайлович до сих пор получал по ста пятидесяти.
Некрасов, видя нашу очень скромную обстановку, вероятно, думал, что Федор Михайлович будет чрезвычайно рад такому увеличению гонорара и тотчас даст свое согласие. Но Федор Михайлович, поблагодарив за предложение, сказал:
– Я не могу дать вам, Николай Алексеевич, положительного ответа по двум причинам: во-первых, я должен списаться с «Русским вестником» и спросить, нуждаются ли они в моем произведении? Если у них на будущий год материал имеется, то я свободен и могу обещать вам роман. Я давнишний сотрудник «Русского вестника», Катков всегда с добрым вниманием относился к моим просьбам, и будет неделикатно с моей стороны уйти от них, не предложив им своего труда. Это может быть выяснено в одну-две недели. Считаю нужным предупредить вас, Николай Алексеевич, что я всегда беру аванс под мою работу, и аванс в две-три тысячи.
Некрасов изъявил на это полное свое согласие.
– А второй вопрос, – продолжал Федор Михайлович, – это – как отнесется к вашему предложению моя жена. Она дома, и я ее сейчас спрошу.
И муж пошел ко мне.
Тут произошел курьезный случай. Когда Федор Михайлович пришел ко мне, я торопливо сказала ему:
– Ну, зачем спрашивать? Соглашайся, Федя, соглашайся немедленно.
– На что соглашаться? – с удивлением спросил муж.
– Ах, боже мой! Да на предложение Некрасова.
– А ты как знаешь о его предложении?
– Да я слышала весь разговор, я стояла за дверью.
– Так ты подслушивала? Ну, как тебе, Анечка, не стыдно? – горестно воскликнул Федор Михайлович.
– Ничего не стыдно! Ведь ты не имеешь от меня тайн и все равно непременно сказал бы мне. Ну, что за важность, что я подслушала, ведь не чужие дела, а наши общие.
Федору Михайловичу оставалось только развести руками при такой моей логике.
Федор Михайлович, вернувшись в кабинет, сказал:
– Я переговорил с женой, и она очень довольна, что мой роман появится в «Отечественных записках».
Некрасов, по-видимому, был несколько обижен, что в таком деле понадобилось мое согласие, и сказал:
– Вот уж никак не мог я предположить, что вы находитесь «под башмачком» вашей супруги.
– Чему тут удивляться? – возразил Федор Михайлович. – Мы с нею живем очень дружно, я предоставил ей все мои дела и верю ее уму и деловитости. Как же мне не спросить у нее совета в таком важном для нас обоих вопросе?
– Ну, да, конечно, я понимаю… – сказал Некрасов и перевел разговор на другой предмет. Посидев еще минут двадцать, Некрасов ушел, дружелюбно простившись с мужем и прося его уведомить, как только получит ответ от «Русского вестника».
Чтобы скорее выяснить вопрос о романе, Федор Михайлович решил не списываться с «Русским вестником», а самому съездить в Москву и поехал туда в конце апреля. Катков, выслушав о предложении Некрасова, согласился назначить ту же цену, но когда Федор Михайлович просил дать ему аванс в две тысячи, то Катков сказал, что им только что затрачены большие деньги на приобретение одного произведения (романа «Анна Каренина») и редакция затрудняется в средствах. Таким образом, вопрос о романе был решен в пользу Некрасова.
II. 1874 год. Отъезд за границу
Прожив май вместе с семьею в Старой Руссе, Федор Михайлович 4 июня уехал в Петербург, с тем чтобы, по совету проф. Д. И. Кошлакова, поехать для лечения в Эмс. В Петербурге князь В. П. Мещерский и какой-то его родственник стали убеждать мужа поехать не в Эмс, а в Соден. Такой же совет дал мужу и всегда лечивший его доктор Я. Б. фон Бретцель. Эти настойчивые советы настолько смутили Федора Михайловича, что он решил в Берлине попросить совета у тамошней медицинской знаменитости проф. Фрериха. Приехав в Берлин, он и побывал у профессора. Тот продержал его две минуты и только дотронулся стетоскопом до груди, а затем подал ему адрес эмского доктора Гутентага, к которому и предложил обратиться. Федор Михайлович, привыкший к внимательному осмотру русских врачей, остался очень недоволен небрежностью немецкой знаменитости.
Федор Михайлович приехал в Берлин 9 июня, и так как все банкирские дома был заперты, то отправился в Королевский музеум смотреть Каульбаха, о работах которого так много говорили и писали. Произведения художника Федору Михайловичу не понравились: он нашел в них «одну холодную аллегорию»
[162]. Но другие картины музеума, особенно старинных мастеров, произвели на мужа отличное впечатление, и он выражал сожаление о том, что в наш первый приезд в Берлин мы не осмотрели вместе этих художественных сокровищ.
