– Это мое единственное утешение, – сказала она себе. – И что в этом плохого? Если б могла, я была бы дома к чаю. Но если ему я не нужна, и маме не нужна, а малышка либо у меня на руках, либо спит, тогда я пойду и поплачу под огромным тихим небом. Не могу я дома давиться слезами, и видеть его не могу, зачем бы он ни пришел – поссориться или помириться.
Сильвия оделась и снова ступила за порог. На этот раз она пошла по Главной улице до лестницы, поднялась к приходской церкви. Постояла там, думая, что здесь, на похоронах Дарли, она впервые увидела Кинрэйда. Попыталась вспомнить печальные суровые лица вокруг вырытой могилы и вообще всю скорбную церемонию. И отдалась на волю горьких сожалений, которым так часто старалась не поддаваться. Потом, обливаясь горючими слезами, пошла дальше. Ноги сами несли ее через голые поля, раскинувшиеся на плоских вершинах скал, поля, огороженные заборами с неплотной каменной кладкой, пока она вконец не удалилась от всяких следов обитания человека. Зато внизу дыбилось и бурлило море. Был прилив, вода поднялась до наивысшего уровня. Дувший с суши порывистый ветер тщетно гнал назад могучие волны, с ревом и бессильной яростью неукротимо напиравшие на скалы у их подножия.
Едва вой беснующегося ветра на мгновение стихал, Сильвию, словно грохот пушек, оглушал рокот прибоя. И это буйство стихий успокаивало лучше, нежели мирная природа, какой она себе ее воображала, глядя из дома на клочок безоблачного неба.
Взглядом она отметила вдалеке определенную точку, решив, что, как только достигнет ее, повернет назад. Этой точкой служил изгиб земной поверхности, скатывавшейся в маленькую бухту. Здесь полевая тропинка, которой шла Сильвия, круто спускалась к горстке рыбацких хижин, недостаточно большой, чтобы считаться деревней, а потом узкая дорога извилисто поднималась по склону до самой вершины скал, что тянулись вдоль побережья на многие мили.
Сильвия сказала себе, что повернет домой, как только дойдет до бухты – Хедлингтонской бухты, как ее называли. С тех пор как она покинула город, ей не встретилось ни единой живой души. Но, перебравшись через последний перелаз, по каменным ступенькам, в поле, от которого тропинка уходила вниз, она наткнулась на группу людей – небольшую толпу: мужчины, выстроившись в колонну, двигались вперед и тянули за собой то ли канат, то ли цепь – что-то такое. За их действиями наблюдали детвора и женщины с младенцами на руках, словно всем хотелось присутствовать при интересном событии.
Они держались на определенном расстоянии от края обрыва, и Сильвия, подойдя поближе, поняла почему. Канат, что тянули мужчины, крепился к смаку, который швыряло на бурных волнах. Парусник находился в полуразобранном состоянии, сильно пострадал от бури, но в тусклом свете угасающего дня она видела, что на палубе находятся живые люди. Судно рвалось с каната, начинался отлив, и Сильвия без напоминания знала, что почти параллельно берегу, с которого дул ветер, под водой лежала гряда скал, решивших судьбу многих кораблей, что пытались пройти в порт Монксхейвена кратчайшим путем, а не со стороны открытого моря. А ведь те затонувшие суда были куда более крепкими в сравнении со смаком, который сейчас представлял собой голый корпус без мачты и парусов.
К тому времени толпа – рыбаки из селения, что лежало внизу, а также их жены и дети (пришли все, кроме тех, кто был прикован к постели) – достигли того места, где стояла Сильвия. Женщины метались в диком волнении, подбадривая мужей и сыновей, хотя своими суетливыми действиями только мешали им. Периодически одна из них – обычно с ребенком на руках – подбегала к краю скалы и пронзительно кричала морякам на смаке, чтобы они не теряли надежды и держались. Неизвестно, слышали ли те ее, ибо казалось, что человеческие голоса тонули в завывании шквального ветра и грохоте волн. Канат натягивался сильнее, земля под ногами тех, кто тащил его, становилась более неровной, рук не хватало, и все женщины, не обремененные маленькими детьми, тоже ухватились за спасительную веревку, от которой зависело так много жизней. И они продолжали двигаться вперед – длинная колонна людей, черные силуэты на фоне багряного закатного неба. По приближении к Сильвии одна женщина крикнула ей:
– Не стой без дела, девка! Помогай. На этой пеньке висит много славных жизней и материнских сердец. Хватайся, девка, да покрепче. И Господь не оставит тебя в час нужды.
Сильвию не нужно было просить дважды. Для нее освободили место, и в следующее мгновение канат заскользил в ее руках, пока ей не стало казаться, что она держит огонь в голых ладонях. Ни у кого ни разу и мысли не возникло выпустить канат из рук, хотя у многих кровоточили содранные ладони. Время от времени мускулистые опытные рыбаки по цепочке передавали указания, как лучше держать веревку в той или иной ситуации, но, в принципе, мало у кого оставались силы на разговоры. Женщины и дети теперь побежали вперед и стали ломать каменные ограждения, чтобы расчистить дорогу тем, кто тащил из моря судно. Они постоянно переговаривались – подстегивали друг друга, подбадривали, объясняли. Из их слов и отрывочных фраз Сильвия поняла, что они спасали ньюкаслский смак, плывший из Лондона. Чтобы сэкономить время, судно пошло опасным фарватером и было застигнуто штормом, которому оно не могло противостоять; и, если б не изобретательность рыбаков, которые его заметили и с берега взяли на буксир, оно разбилось бы о скалы и все, кто находится на борту, погибли бы.
– Тогда еще светло было, – рассказывала одна женщина, – и я лица их видела – так близко они были. Все такие бледные, как мертвецы, а один на коленях стоял, молился. На борту есть офицер королевского флота – я золото заметила на его форме.
– Наверно, он из этих мест, родных едет повидать, а то ведь королевские офицеры, кроме как на военных судах, не ходят.
– Уф! Темнеет! Видишь, в домах Нового города уже окна светятся. А под ногами иней на траве хрустит. Сейчас будет трудно протащить его мимо мыса, а потом уже судно войдет в спокойные воды.
Еще одно усилие, один рывок, и опасность миновала: парусник – точнее, то, что осталось от него, – оказался среди огней и ликования спасительной гавани. Рыбаки прыгали со скалы на набережную, чтобы увидеть людей, которых они избавили от смерти; уставшие, перевозбужденные женщины плакали. Но не Сильвия: свои слезы сегодня она уже выплакала. Ей было радостно и легко на душе оттого, что люди, которые полчаса назад находились на краю гибели, были целы и невредимы.
Она охотно посмотрела бы на спасенных, пожала бы им руки. Но нужно было идти домой, и даст бог, она успеет вернуться ко времени ужина, чтобы никто не заметил ее отсутствия. Она отошла от женщин, которые, сидя на траве церковного двора, ждали возвращения мужей – тех, кому удастся устоять перед соблазнами монксхейвенских пивных. Спускаясь по лестнице, она встретила одного из рыбаков, которые помогали затащить терпевшее крушение судно в порт.
– На борту было семнадцать мужчин и парней, а также флотский лейтенант в качестве пассажира. Мы молодцы, что вытянули лодку из волн. Спокойной ночи да крепкого вам сна. Спасибо, что помогли.
После пронизывающей свежести открытого пространства на скалах улица ей показалась тесной, воздух – горячим. На всех респектабельных лавках и в домах ставни были закрыты, их обитатели готовились пораньше лечь спать. Кое-где уже светились окна верхних этажей. Сильвии по пути никто не встретился.
