– Как ты смеешь приходить сюда и потчевать меня своими сплетнями? – Сильвия дрожала от негодования.
Силясь сохранять спокойствие, Филипп попытался объяснить:
– Сильвия, я выполняю просьбу твоей матушки. У тебя ведь нет брата, который оберегал бы тебя. А ты, Сильвия, такая красивая, такая красивая, – продолжал он, грустно покачивая головой, – мужчины увиваются за тобой, можно сказать, против своей воли. И твоя мама попросила, чтобы я за тобой присматривал, следил, с кем ты общаешься, кто за тобой ухаживает, и вовремя предостерег, если возникнет нужда.
– Мама никогда не поручала тебе за мной шпионить и ругать меня за то, что я встречаюсь с парнем, о котором папа хорошего мнения. Не верю я тому, что ты сказал про Энни Кулсон. И не собираюсь выслушивать твои сплетни. Скажи все это ему в лицо, посмотришь, что он тебе ответит.
– Сильви, Сильви! – вскричал несчастный Филипп, потому как его обиженная кузина бросилась мимо него наверх, скрылась в своей спальне и со стуком задвинула деревянный засов.
Сквозь потолочные балки он слышал, как она быстро вышагивает по комнате. Преисполненный отчаяния, Филипп сидел неподвижно, обхватив голову руками. Сгустились сумерки, наступил вечер, а он все сидел. Никто не подходил к очагу, чтобы заботливо переложить дрова, и они прогорели, превратились в пепел. Долли Рид закончила работу и ушла домой. В доме остались только Филипп и Сильвия. Он понимал, что надо идти домой, ведь у него еще столько дел, столько приготовлений нужно сделать перед поездкой. Но он будто не мог пошевелиться. Наконец он встал, чувствуя онемение во всем теле и даже головокружение. Стал подниматься по невысокой деревянной лестнице, туда, где он еще ни разу не бывал, к маленькой площадке наверху, которую почти всю занимал большой ларь для овсяных лепешек. Он немного постоял, отдышался, затем постучал в дверь комнаты Сильвии:
– Сильви! Я уезжаю, давай попрощаемся. – Ни ответа, вообще ни звука. – Сильви! – повторил Филипп чуть громче, менее сиплым голосом. Она не отзывалась. – Сильви! Я ведь уезжаю надолго, может, и вообще не вернусь. – В этот момент он с горечью подумал о том, что его может настигнуть смерть и никто о том не узнает. – Давай хоть попрощаемся. – Ответа не было. Филипп терпеливо ждал. Ему подумалось, что, возможно, она устала и ее сморил сон. И все же еще раз попытался: – До свиданья, Сильви, и да благословит тебя Господь! Прости, что огорчил тебя.
Ответа не последовало.
С тяжелым сердцем он спустился по скрипучей лестнице, взял свой картуз и покинул дом.
– Что ж, я ее предупредил, – сказал он себе.
В этот момент маленькое окошко комнаты Сильвии отворилось, и послышался ее голос:
– До свиданья, Филипп!
Как только слова эти прозвучали, окно тотчас захлопнулось. Филипп понимал, что задерживаться на ферме не имеет смысла, что ему пора идти, и все же он немного постоял возле дома, словно зачарованный, словно не мог заставить себя уйти. Эти прощальные слова Сильвии, которые еще пару часов назад он счел бы совершенно не соответствующими своим устремлениям, теперь возродили в нем надежду. Он перестал упрекать ее и порицать.
«Она же совсем юная, – рассуждал сам с собой Филипп, – а Кинрэйд просто играет с ней, он так привык, не может он иначе с женщинами. Тут внезапно появляюсь я, начинаю рассказывать ей об Энни Кулсон, это задело ее гордость. И наверно, зря я сказал, что мама очень за нее боится. Если бы Кинрэйд оставался здесь, я не смог бы завтра уехать, но он уходит в море на полгода, а то и больше, ну а я постараюсь вернуться поскорее. Через полгода такой, как он, забудет Сильвию, а может, у него и вовсе нет к ней серьезных чувств. А я, даже если проживу восемьдесят лет, не забуду ее никогда. Господь да благословит ее за то, что она попрощалась со мной». И, подражая мелодичному голоску Сильвии, он вслух произнес:
– До свиданья, Филипп.
Глава 18. В водовороте любви
Следующее утро выдалось ясным и солнечным, какие случаются в марте. Коварный месяц, прикинувшись ягненком, зачинался ласковой погодой, которая могла смениться свирепыми бурями. Филипп давно не вдыхал ранней свежести ни на берегу, ни в полях, поскольку работа в магазине удерживала его в Монксхейвене до позднего вечера. К северу от реки он свернул к пристани (к докам) и зашагал к побережью. Подставляя лицо бодрящему морскому ветру, он невольно испытывал душевный подъем и ощущал упругость во всем теле. Перекинув через плечо вещмешок, он приготовился держать неблизкий путь до Хартлпула, где намеревался сесть в дилижанс, который к вечеру доставит его в Ньюкасл. Ему предстояло пройти семь-восемь миль по ровному песку, а эта дорога была не длиннее тропы, что пролегала по холмам вдали от моря, но куда приятнее. Филипп шел энергичным пружинистым шагом, неосознанно любуясь красотой окружавшей его залитой солнцем природы. Справа почти к самым его ногам подкатывали волны с кудрявыми закручивающимися гребешками, которые, облизав мелкую гладкую гальку, затем отступали во вспученное море. Слева одна за другой высились скалы, тут и там прорезаемые глубокими оврагами. Со стороны суши их длинные зеленые склоны ползли вверх, а затем резко обрывались; сложенные на отвесах буро-красными или каменистыми почвами, у подножия, на подступах к синему океану, они обретали еще бо́льшую сочность красок. Громкий монотонный рокот прибоя убаюкивал, повергая Филиппа в мечтательность; брызжущие солнечным светом пейзажи окрашивали его грезы наяву в цвет надежды. В радостном настроении он неспешно преодолел первую милю; на ровной твердой земле ему не встретилось ни одного препятствия, которое заставило бы его сбиться с размеренного шага; ни одно существо не попалось ему на глаза с тех пор, как он миновал ватагу босоногих мальчишек, плескавшихся в приливных заводях близ Монксхейвена. Дивный барьер из утесов отгораживал его от тревог и забот, коими была наполнена жизнь на суше. Местами в песке наполовину утопали опутанные густыми массами коричневато-зеленых водорослей огромные нагромождения каменных глыб, отколовшихся от скал под воздействием погодных явлений. Волны теперь глубже заходили на берег; издалека доносился могучий рев наступающего моря; тут и там гладкая вздымающаяся толща воды, наталкиваясь на невидимые камни, рассыпалась снопами белой пены; но в целом на эту часть английского берега Германский океан гнал свои воды ровными плавными волнами, которые зарождались где-то в дальней дали, в логове морского дракона у берегов «Норвежского края за седыми морями»
[78]. Воздух был бархатный, как в мае; небо, голубое над головой, на морском горизонте тускнело и серело. Чайки, стайками кружившие над самыми волнами, по приближении Филиппа медленно взмывали ввысь, сверкая на солнце белым оперением. И все это великолепие окружающей природы было столь мирным и успокоительным, что тревоги и страхи (небезосновательные), сдавливавшие его сердце минувшей ночью, рассеивались сами собой.
