Книга Поклонники Сильвии, страница 72. Автор книги Элизабет Гаскелл

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Поклонники Сильвии»

Cтраница 72
Глава 23. Возмездие

Пивная, которую предводители команды вербовщиков облюбовали для своих встреч («рэндивоуз», как называли их местные жители), пользовалась дурной славой. Сразу за ее двором находились доки – пристань, расположенная ближе всего к выходу в открытое море. С двух сторон этот заросший травой, покрытый плесенью двор ограждала высокая крепкая стена, с двух других – само здание пивной и заброшенные надворные постройки. Место было выбрано довольно удачно: во-первых, пивная находилась на отшибе, но в то же время близко от расширения русла реки; во-вторых, им повезло с хозяином. Джон Хоббс слыл хроническим неудачником; любое его начинание, казалось, было заведомо обречено на провал; как следствие, он завидовал всем, кто преуспел в жизни больше него, и готов был пойти на что угодно, лишь бы чуть повысить свое благосостояние. С ним проживали жена, племянница, которая была за служанку, а также ночевавший во дворе работник, родной брат зажиточного мясника Неда Симпсона, который одно время ухаживал за Сильвией. Но один из братьев процветал, а второй шел ко дну, как и его нынешний хозяин. Ни Хоббс, ни его работник Симпсон не были отпетыми негодяями; устройся они в жизни чуть получше, наверно, оба были бы такими же порядочными и совестливыми, как их соседи. Даже сейчас, имея тот же доход, они предпочли бы творить добро, а не зло, но и небольшой разницы в барышах было достаточно, чтобы склонить чашу весов в ту или иную сторону. И к ним в наибольшей степени была применима знаменитая максима Ларошфуко [89], ибо в несчастьях своих друзей они умели находить оправдание собственным невзгодам. Во всех событиях они видели руку слепой судьбы, а не неизбежные последствия собственных глупостей или промахов. Для таких людей крупная сумма денег, которую предложил им лейтенант, возглавлявший службу вербовки, за размещение своей команды в пивной «Объятия моряков», оказалась непреодолимым соблазном. Командиру вербовочного отряда выделили лучшую комнату в ветхом доме, были исполнены все его распоряжения, без учета интересов бывших клиентов и работы пивной, которая все равно не приносила прибыли. Если бы родственники Хоббса и Симпсона не были столь состоятельными гражданами, известными на весь Монксхейвен, к этим двоим, в силу их дурной репутации, относились бы еще хуже, нежели это было на самом деле той зимой, о событиях которой идет речь. Их не обходили молчанием, когда они появлялись в церкви или на рынке, но поддерживать беседу с ними никто не желал. И это несмотря на то, что они теперь одевались лучше, чем в прежние годы, да и манера их поведения изменилась: раньше они все больше ворчали, изрыгали ненависть, а теперь демонстрировали чудеса обходительности – смотреть противно.

Всякий, кто способен был прочувствовать настроение монксхейвенского народа в ту пору, наверняка понимал, что в любую минуту может разразиться мятеж, а, очевидно, были и такие, кто, обладая здравым смыслом, удивлялся, как этого не произошло до сих пор. До февраля лишь от случая к случаю поднимался ропот и раздавались яростные вопли, когда вербовщики хватали людей то в одном районе, то в другом; после на время устанавливалось затишье, пока вербовщики не объявлялись где-нибудь на другом участке побережья и снова не хватали моряка в самом центре города. Должно быть, вербовщики опасались провоцировать всеобщую враждебность – такую, что заставила их уйти из Шилдса, – и старались расположить к себе гражданское население. Офицеры вербовочной службы и трех военных кораблей часто посещали город, где щедро тратили деньги, дружелюбно балагурили с жителями и завоевывали популярность в любом обществе, в какое их допускали: в домах членов магистрата или приходского священника. Все это было очень мило, но не способствовало достижению целей службы вербовки. И тогда вербовщики предприняли более решительный шаг, и как раз в тот момент, когда город наводнили моряки, ходившие в северные моря (хотя они вели себя тише воды ниже травы, стараясь не афишировать свое присутствие), чтобы возобновить контракты, наличие которых по закону освобождало их от военной службы. И вот однажды вечером – было это в субботу 23 февраля, стоял лютый мороз, на улицах города свирепствовал северо-восточный ветер, а горожане сидели по домам – неожиданно уют и тепло их жилищ потревожил звон пожарного колокола, звучавший настойчиво и как будто взывавший о помощи. Пожарный колокол находился у конторы рынка, на перекрестке Главной и Мостовой улиц. Все понимали, что означает его звон. Загорелся какой-то дом, а может, варочный цех, и пострадавший просит соседей срочно оказать ему помощь, так как в городе нет бочек с запасами воды и пожарных карет. Мужчины похватали шапки и выскочили из домов, их жены кинулись следом: некоторые – с накидками в руках, чтобы одеть мужей, в спешке выбежавших на мороз без верхней одежды; другие – повинуясь чувству страха с примесью любопытства, которое гонит людей к месту любого бедствия. Рыночные торговцы, пустившиеся домой лишь с наступлением сумерек, под покровом темноты, повернули назад, заслышав пожарный колокол, который звонил все зазывнее и отчаяннее, словно с каждым мгновеньем опасность возрастала.

У людей, что бежали навстречу друг другу или нагоняли других, с губ срывался один и тот же вопрос: «Где пожар?», но ответа никто не знал. Поэтому они мчались к рыночной площади – туда, где неистовствовал железный язык пожарного колокола, – уверенные, что там-то уж они наверняка все выяснят.

Тусклые масляные фонари в прилегающих улицах не рассеивали, а, напротив, лишь сгущали темноту на рыночной площади, где в недоумении все громче гудела многолюдная толпа. В тех, кто стоял ближе других к конторе рынка, постепенно закрадывался непонятный страх. В вышине по-прежнему звонил колокол, но дверь перед ними была закрыта на замок, и не было никого, кто мог бы объяснить, зачем их созвали и где им надлежит быть. Они стояли у врат разгадки тайны, а врата эти встречали их глухим безмолвием! Их смутный страх обрел содержание, когда с краю толпы, которая продолжала прибывать с восточной стороны Мостовой улицы, раздался вопль:

– Вербовщики! Вербовщики! На нас напали вербовщики! Помогите! На помощь!

Значит, звон колокола – это приманка, своего рода варка козленка в молоке матери [90] – игра на добрых чувствах людей, чтобы завлечь их в ловушку. Смутное понимание этого привело к полному смятению. Люди стали пробиваться к выходам с площади, но только не к тому, где уже шла потасовка; свист тяжелых кнутов, глухие удары дубинок, стоны, хрипы раненых и разъяренных мужчин – все это во мгле обострившийся от страха слух улавливал с ужасающей ясностью.

В темноту одного из узких переулков, отходивших от рыночной площади, нырнули несколько запыхавшихся человек. Они остановились, чтобы отдышаться, набраться сил и затем бежать дальше. Некоторое время слышалось только тяжелое судорожное дыхание. Во мраке они не могли определить, кто из них кто, а недавний обман, надругательство над их лучшими чувствами заставили этих людей ко всем относиться с подозрением. Первого, кто заговорил, узнали по голосу.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация