– Дэниэл Робсон, ты что ли? – тихо спросил стоявший рядом с ним человек.
– Ну да. Кто ж еще?
– Не знаю.
– Если бы я мог стать кем-то другим, мне хотелось бы весить стоунов восемь
[91], не больше. А то я что-то совсем уморился!
– Такого кошмара я еще не видел! Кто ж пойдет в следующий раз тушить пожар, скажите на милость?
– Вот что я вам скажу, ребята. – Дэниэл хоть и отдышался немного, все еще пыхтел. – Трусы мы, что так легко позволили увести тех парней!
– Это да, – согласился с ним кто-то.
– Нас же было не меньше двух сотен, – продолжал Дэниэл, – а вербовщиков дай бог человек двенадцать.
– Так ведь у них оружие. Я видел, как сверкали их клинки, – подал голос еще один.
– Ну и что! – фыркнул тот, кто последним присоединился к ним и теперь стоял у самого входа на площадь. – У меня с собой был китобойный нож, в бушлате, что жена бросила мне вдогонку. Я мог бы их освежевать в мгновение ока, если б сразу сообразил, что нужно делать. Просто этот колокол, будь он проклят, все звонил и звонил, прямо над башкой. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Мы готовы были из огня людей вытаскивать, но нам и в голову не пришло отбить тех бедолаг, что звали на помощь.
– Их уже, наверно, отвели в «Рандеву», – предположил кто-то.
– Но на корабль раньше утра не доставят – сейчас вода низкая, – рассудил предпоследний голос.
И Дэниэл Робсон озвучил мысль, что зрела в голове каждого из присутствующих:
– Еще не все потеряно. Сколько нас? – Они посчитались, дотронувшись друг до друга. Семеро! – Семеро. Но если мы, семеро, всколыхнем город, десятки людей изъявят готовность совершить налет на «Объятия моряков», и мы запросто выручим парней, угодивших в лапы вербовщиков. Нас семеро, все мы моряки, каждый позовет друзей. Общий сбор у церковной лестницы. Глядишь, те, кто придет, не будут такими мягкотелыми, какими показали себя мы, позволив увести тех бедолаг прямо у нас из-под носа, и все потому, что мы слишком увлеченно слушали этот чертов колокол. Его болтливый язык я на днях вырву собственными руками.
Дэниэл еще не договорил, а те, кто стоял ближе остальных ко входу на площадь, буркнув что-то в знак одобрения его плана, уже поспешили прочь, рассыпавшись в разных направлениях. Держась темной стороны улиц и переулков, большинство из них, словно ищейки, прямиком устремились к домам самых буйных и отчаянных моряков Монксхейвена. Ведь в сердцах многих из них жажда мести за несчастья и тревоги прошлой зимы была более глубокой и свирепой, чем полагал Дэниэл, выдвигая предложение освободить захваченных парней. Для него это было очередное приключение, как многие из тех, в которых он участвовал в молодости. Впрочем, он и сейчас чувствовал себя молодым – это ложное ощущение возникло из-за выпитого спиртного. И больше в предвкушении легкомысленной авантюры, которую он должен возглавить, Дэниэл бодро шел вперед, несмотря на хромоту (последствия застарелых приступов ревматизма), и довольно улыбался про себя: город тих и спокоен, а значит, постояльцы «Рандеву» ничего не заподозрят. Он тоже намеревался позвать своих приятелей – тоже немолодых, но «серьезных мужиков», таких как он сам, по его собственному мнению.
В девять часов все, кого созвали, собрались у церковной лестницы; а в те времена к девяти вечера Монксхейвен погружался в покой и сон более глубокий, чем в наше время многие городки к полуночи. Церковь и кладбище на холме заливал серебристый свет луны: некоторые неровные ступеньки лестницы были видны как днем, другие – укрыты густой тенью. Где-то на середине лестницы мужчины, словно роящиеся пчелы, сбились в плотную толпу; каждый стремился подобраться поближе к тем, кто планировал нападение, дабы что-то уточнить или спросить. Тут и там в толпу лезли женщины. Они яростно размахивали руками и пронзительно голосили, не внемля предостережениям мужчин, которые просили их говорить шепотом, как они сами. Одна призывала к немедленным действиям, другая умоляла собравшихся беспощадно покарать тех, кто забрал ее «господина» – отца, кормильца семьи. Внизу в окутанном тьмой затихшем городе многие душой были с этой разгневанной возбужденной толпой, благословляли и благодарили мятежников за то, что они готовились совершить этой ночью. Дэниэл вскоре обнаружил, что среди собравшихся есть ребята понапористее и потолковее, чем он. Но когда, крадучись, почти не переговариваясь, они пришли к невыразительному, темному, наглухо закрытому пабу «Объятия моряков», их удивило, что все здание имело нежилой вид. И тогда Дэниэл снова взял инициативу на себя.
– Сначала поговорим с ними спокойно, – сказал он, – похорошему. Может, Хоббс потихоньку отпустит их, если нам удастся потолковать с ним наедине. – Эй, Хоббс, – начал он, уже в полный голос. – Ты уже закрылся на ночь, а мне бы пропустить стаканчик. Это Дэниэл Робсон, ты меня знаешь.
В ответ ни слова, тишина, как из могилы, но все же речь его была услышана. Из толпы, что пришла с ним, понеслись насмешки и угрозы. Никто уже не думал понижать голос, обуздывать свой гнев, воздерживаться от ужасных проклятий. Если бы двери и окна не были недавно укреплены металлическими прутьями, как раз для подобных случаев, они были бы снесены под натиском ожесточенной, а теперь и орущей толпы, которая бросилась на них с силой тарана, но вынуждена была отступить в бессильной ярости от неудавшейся атаки. На мгновение воцарилась напряженная тишина. Ни звука не доносилось из пивной, будто там все вымерло.
– Идите сюда! – позвал Дэниэл. – Я нашел ход во двор. Может, сзади дом не так укреплен.
Предоставив штурмовать паб более молодым и сильным, сам он тем временем зашел с тыла, чтобы обследовать двор. Все бросились за ним, едва не сбили его с ног, а он шел к проходу, в который открывались двери надворных строений пивной. Дэниэл уже разбил запор на двери одной из них; оказалось, это коровник, из которого несло плесенью; в углу тощая коровенка переступала ногами, выражая тревогу и беспокойство тем, что в место ее ночлега ворвались люди и их набивалось все больше и больше. Дэниэл находился дальше всех от двери. Его чуть не раздавили, пока он ломал прогнившую деревянную перегородку, за которой открылся заросший сорняками двор старой пивной. В падавшем на землю ярком свете можно было разглядеть контуры каждый травинки на фоне неясных темных стен.
Этот проем, обеспечивавший доступ воздуха и света в помещение, что раньше служило конюшней – в ту пору, когда на постоялом дворе «Объятия моряков» частенько останавливались конные путешественники, – был достаточно большим, через него вполне мог пройти человек. Дэниэл, обнаруживший проем первым, первым и стал протискиваться во двор. Но с годами он отяжелел, стал менее поворотлив, хромота лишила его былой проворности, а толпа сзади напирала. Кто-то подтолкнул его, и он, не устояв на ногах, растянулся на булыжниках, которыми был вымощен двор. На время он лишился сил и только и смог что отползти в сторону из-под подпрыгивавших ног в тяжелых окованных ботинках. А мятежники все вбегали и вбегали через найденный им вход и скоро заполнили весь двор. Они громко выкрикивали издевательские насмешки, и наконец, к их радости, обитатели дома им ответили. Те нарушили молчание, от немого противостояния перешли к активным действиям. Завязывалась настоящая драка, жаркая ожесточенная битва. Дэниэл переживал, что он вынужден сидеть у стены и бездействовать, не в состоянии участвовать в операции, которую еще недавно возглавлял.
