Наконец дверь за Филиппом закрылась, и Дэниэл приготовился отойти ко сну. Кестер отправился на свой сеновал в коровнике часом раньше. Белл предстояло поворошить угли в очаге, и затем она собиралась подняться в спальню вслед за мужем.
Сгребая золу, Белл услышала, как в шум, что она производила, примешался тихий быстрый стук в окно. И без того нервничая, она чуть вздрогнула, но, обернувшись, увидела прижатое к стеклу лицо Кестера и, успокоившись, осторожно отворила входную дверь. Его силуэт отчетливо вырисовывался во мгле на фоне темноты за его спиной; в его руке она разглядела вилы.
– Миссус! – зашептал Кестер. – Я видел, что хозяин пошел спать; и я буду вам очень признателен, если вы позволите мне лечь в кухне. Обещаю, ни один монксхейвенский констебль не доберется до хозяина, пока я его охраняю.
Белл чуть поежилась.
– Нет, Кестер, – она потрепала его по плечу, – бояться нечего. Твой хозяин никого не покалечил; вряд ли они причинят ему зло за то, что он освободил тех парней, которых вербовщики заманили в ловушку.
Кестер, не двигаясь с места, медленно покачал головой:
– Я опасаюсь из-за разгрома «Рандеву». Многие считают, что поджог – это тяжкое преступление. Можно, если я лягу у очага, миссус? – умоляюще попросил он.
– Нет, Кестер, – начала Белл, но потом передумала и сказала: – Да благословит тебя Господь, добрый ты человек. Входи, устраивайся на лавке, а я накрою тебя своим плащом, что висит за дверью. Нас, кто любит его, не так много, и мы все будем под одной крышей, не разделенные стенами и замками.
Ту ночь Кестер провел в кухне-столовой, и, кроме Белл, никто о том не знал.
Глава 25. Надвигается беда
Утро принесло некоторое успокоение, хотя страх полностью не рассеялся. Дэниэл, казалось, поборол свою раздражительность и был необычайно добр и нежен с женой и дочерью, особенно стараясь молчаливыми незначительными знаками внимания загладить свою вину перед Сильвией, на которую он накричал накануне вечером.
Словно по общему согласию, все избегали всякого упоминания о событиях, что произошли в городе субботним вечером. Говорили только о повседневных делах – о предстоящих посевах, о скоте, о рынках; но каждого одолевало желание выяснить более точно, сколь велика опасность, что, по словам Филиппа, нависла над ними, угрожая в скором времени отрезать их от родных мест.
Белл не терпелось послать Кестера в Монксхейвен, чтобы разведать обстановку; но она не смела озвучить свои тревоги в присутствии мужа, а остаться с Кестером наедине ей не удавалось. Она жалела, что не поручила ему сходить в город накануне вечером, когда он остался ночевать у них дома, ибо Дэниэл, казалось, был полон решимости не расставаться с ним, и оба вели себя так, будто не предчувствовали беды. Сильвия с матерью тоже льнули друг к другу, но не говорили о своих тревогах, хотя обе знали, что каждой владеет страх.
И так обстояли дела до полудня, пока они не сели обедать. Если б утром в какой-то момент они набрались смелости все вместе обсудить то, что занимало их мысли, возможно, они нашли бы способ отвратить несчастье, которое неумолимо на них надвигалось. Но среди людей необразованных, малообразованных и даже тех, кто чему-то учился, сильны предрассудки, побуждающие их занимать общеизвестную позицию «страуса». Им кажется, что, закрывая глаза на предвестие горя, они отводят от себя зло. В их понимании выражение страха ускоряет наступление причины, его вызывающей. И все же, с другой стороны, они отказываются признавать долгую продолжительность состояния блаженства на том основании, что необыкновенное счастье, если о нем говорить, исчезает. Посему среди людей этого класса принято вечно стенать по поводу бедствий и печалей прошлых и настоящих, но его представители опасаются облекать в слова дурные предчувствия относительно будущего, словно боятся, что они примут реальные очертания и приблизятся к ним.
Вчетвером они сели обедать, но аппетита ни у кого не было. Едва притрагиваясь к еде, они пытались, как обычно, вести застольную беседу, будто боялись молчать. И вдруг Сильвия, сидевшая напротив окна, увидела на гребне холма бегущего к ферме Филиппа. Все утро ее не покидала тревога, и теперь она поняла, что ее опасения сбываются. Побледнев, она вскочила на ноги и пальцем показала в окно:
– Смотрите!
Остальные тоже поднялись из-за стола. Мгновением позже в дом влетел запыхавшийся Филипп.
– Идут! – выдохнул он. – Выдан ордер на ваш арест. Вы должны скрыться. Я надеялся, что вас уже здесь нет.
– Да поможет нам Бог! – воскликнула Белл.
Она упала на стул, словно ей нанесли удар, который вышиб из нее дух, но тут же снова встала.
Сильвия кинулась за шляпой отца. Дэниэл казался самым спокойным из всех.
– Я ничего не боюсь, – заявил он. – И я снова это сделал бы, я так им и скажу. Где ж это видано, чтобы людей средь бела дня заманивать в западню и уводить. Их-то как раз нужно освободить, а сажать следует тех, кто расставляет ловушки.
– Но ваша миссия спасения вылились в беспорядки, сожжен дом, – с горячностью в голосе указал Филипп; он все еще не мог отдышаться.
– И об этом я тоже не намерен сожалеть, хотя в другой раз, может, этого бы и не сделал.
Сильвия уже нахлобучила ему на голову шляпу, а Белл, бледная, сама не своя, дрожащими руками подавала мужу пальто и его кожаный кошелек с несколькими монетами, которые ей удалось собрать.
Дэниэл смотрел на все эти приготовления, на жену и дочь, и кровь отливала от его красновато-коричневого лица.
– Если б не они, – неуверенно молвил он, – пусть бы меня арестовали и посадили в тюрьму.
– О, ради бога! – воскликнул Филипп. – Не теряйте времени. Уходите скорее.
– А куда он пойдет? – спросила Белл, словно все должен был решать Филипп.
– Куда угодно, куда угодно, только бы из этого дома – скажем, в Хейверстоун. Вечером я приду туда, встречусь с ним, и мы подумаем, как быть дальше. Главное, сейчас уходите.
Сильвия бросила на кузена благодарный взгляд, но Филипп от волнения едва обратил на это внимание, хотя после вспомнит.
– Будь я проклят, если не поубиваю их, – сказал Кестер, кидаясь к двери, ибо он увидел то, чего не еще заметили остальные, – что шансы на спасение улетучились: констебли уже находились в начале полевой тропы, в двадцати ярдах от дома.
– Спрячь его, спрячь! – закричала Белл, в ужасе всплеснув руками, ибо она, да и все остальные тоже понимали, что сопротивление бесполезно.
Дэниэл был грузен, мучился ревматизмом и, ко всему прочему, получил множество ушибов в тот роковой вечер.
Не говоря ни слова, Филипп подтолкнул Дэниэла к лестнице и стал подниматься вслед за ним. Он понимал, что его присутствие на ферме Хейтерсбэнк в этот час расценят как измену. Едва они успели запереться в большой спальне, снизу донеслось шарканье констеблей.
