Об огромном количестве государевых садов в Москве и в Подмосковье в конце XVII в., что само по себе свидетельствует о наличии большой и длительной «садовой» традиции, дает представление хранящаяся в Рукописном отделе Гос. Исторического музея рукопись – «Список дворцовых садов на Москве и в Московском уезде дворцовых сел» 1705 г. (фонд Барсова, ед. хр. 450)
[159]. В селе Преображенском – сад у «передних ворот» и «Малый сад». В селе Измайлове – «три сада да огород». В селе Коломенском – 6 садов. Из них особенно – «сад старый большой по сторон государева двора». Затем – сад в «приселке» Борисове, три сада в селе Покровском, сад в селе Павловском, в Можайске «другой сад». Много государевых садов указано в Новгороде, из них самый значительный «сад Словенской на Словенской большой улице». Сады в Новгороде шли «по обе стороны городовые стены», сад был на Городище, сад «на погосте Большой земли», сад на «Ключевой земли», сад «на Горной земли», сад «в Бурешском погосте» и пр.
В Москве был еще «Аптекорской сад» по Большой улице у Неглинской, «где был Воловей двор». Был еще и Васильевской сад в Белом городе «у Яузских ворот».
Дворцовые села вокруг Москвы еще в XVI в. имели сады: Красное, Рубцово, Черкизово, Воробьево, Коломенское. Имела сады и московская знать. Сад был в Александровской слободе, в Борисове городке в конце XVI в. В Борисове городке – как это видно из описи 1664 г., резиденции Бориса Годунова – был правильной формы сад с большим прудом, искусственным островом на пруде, Лебяжьим двором. «В саду были потешные чердаки (беседки. – Д. Л.) и ездили на лодках»
[160].
Не перечисляю всех садов.
Наряду с плодовыми деревьями, ягодными кустами, как явствует из описи, в основных садах разводились цветы и душистые травы: касатики, лилéи желтые и белые, гвоздика душистая, гвоздика ранняя, калуфер, розы травные, пижмы, мята немецкая, пионы кудрявые, кусты иссопа, тюльпаны, девичья краса, пионы «суховатые», гвоздика репчатая, орлик, кусты «мамрасу», фиалки лазоревые, фиалки желтые, кусты винограда, «сереборинник русский и немецкий», белый и красный и т. д. и т. д. Исследование всех этих сортов цветов должно быть проведено историками цветоводства. Отмечу только, что наряду с декоративными кустами и цветами в садах сажались и деревья явно не для дохода, а для красоты: кедр, пихта и другие, а также сажался исключительно для красоты и виноград (для государева дворцового обихода съедобный виноград привозился из Астрахани). Что сады делались не только утилитарные, но и «для прохлады», ясно свидетельствует наличие в них большого числа различных садовых построек для отдыха – теремцов, беседок и прочего, а также забота о красоте оград, об устройстве красивых ворот. О красивых оградах с балясинами и воротах дают представление их изображения в рукописях различных «Вертоградов».
Сады «красные» (т. е. красивые) должны были одновременно услаждать вкус и обоняние. Об этом впоследствии писал Андрей Денисов в одном из своих писем: «Яко же кто посещением касается прекрасного и доброплодного сада, таковый наслаждается зрением красоты, обонянием благоухания, вкушением пресладких плодов…»
[161]
Несмотря на наличие многочисленных работ И. Забелина
[162], специально или попутно касающихся русских садов второй половины XVII в., в искусствоведческом плане сады эти остаются неопределенными, не охарактеризованными. У Забелина есть, однако, одно чрезвычайно важное замечание: для XVII в., пишет Забелин, «удивление было равносильно красоте»
[163]. Если исходить только из одного этого замечания, то уже по нему мы можем догадываться, что эстетика русского XVII в. была близка к барокко, так как последнее всегда стремилось поражать, изумлять, разнообразить впечатления, множить «курьезы», раритеты, создавать кунсткамеры и т. д.
Материалы, собранные И. Забелиным, достаточно ясно свидетельствуют, что сады Московского Кремля и подмосковного Измайлова, где любил жить Алексей Михайлович, были садами, примыкающими по стилю к голландскому барокко.
И действительно, о голландском характере московских садов свидетельствует не только их общий характер, но и конкретные связи, которые в XVII в. протягивались между Москвой и Голландией в области искусств. В частности, это сказалось в факте приглашения голландских мастеров для работы в Оружейную палату
[164].
Московские сады имели «зеленые кабинеты», располагались уступами (террасами), стремились к разнообразию и обилию. В них были беседки («чердаки»), кресла («троны»)
[165], «царское место», теремы, шатры, шатрики, смотрильни, типичные для голландского барокко балюстрады, отделявшие один «кабинет» от другого, и т. д. Сады предназначались для уединенных размышлений, огораживались высокими изгородями (стенами), в которых делались окошки для обзора окружающей местности, «меняли природу»: создавались пруды с неестественно высоким уровнем воды, на прудах делали островки уединения (в Измайлове), пускали плавать целые флотилии потешных судов (небольшие лодки – как бы модели больших кораблей), стремились населить сады необычными и поющими птицами и собрать в них возможно большее число редких растений, из которых преимущество отдавалось душистым и плодоносящим. Наконец, не следует забывать, что сады были местом учения царских детей. В селе Коломенском в более поздние времена – в XVIII и XIX вв. – показывали дуб, под которым Зотов учил Петра I
[166].
