Тот же стиль голландского барокко имел и петровский Нижний сад в Петергофе.
Характерны для садов барокко были и узкие аллеи, идущие по центру сада и вовсе не предназначенные для раскрытия видов на дворец. Узкие аллеи должны были создавать необходимую для стиля барокко «недоговоренность», таинственность, неясность. Барочные, как и готические, здания «скрываются» в окружающей застройке или в окружении деревьев.
Голландское барокко позволяло эстетически соединять сад с водяными подъездами к дому, «гаванцами», каналами и пристанями. Этот аспект петровского стиля в садах резко отличал петровские сады от предшествующих русских садов XVII в., хотя в России XVI и XVII вв. важной особенностью садов являлись пруды, где разводилась рыба не только для «утилитарного использования», но и по соображениям эстетического порядка: для создания эффекта полноты, изобилия и щедрости
[210].
Любимая эстетическая идея Петра – соединять дворец и сад с ближайшими водными пространствами (в Летнем саду, Петергофе, Стрельне, Ораниенбауме) выполнялась по голландскому барочному принципу, а не в духе французского классицизма – с помощью узкой перспективы – канала или аллеи, обсаженной деревьями.
Различия в стиле Петергофа и Версаля были ясны уже в XVIII в. Т. Б. Дубяго цитирует следующий «разговор швейцарца с россиянином» из труда И. И. Голикова: «Петергоф изрядным местоположением своим походит на Версалию, как Петр Великий может быть сравнен с Людовиком XIV. Один все имел от природы, а другой только прославлен ласкательством французских авторов. Петр Великий не имел пустого честолюбия, чтобы преодолеть натуру, но пользовался оною. Людовик же XIV, никогда о том не радея, сокровища свои жертвовал мнимой славе… Тот был бы пристрастен и несправедлив, кто бы разности не сделал между сими двумя государями»
[211].
Действительно, Версаль посвящен прославлению «короля-солнца» – Людовика XIV, а Петергоф – русским победам на Балтийском море. Версальский сад обращен к дворцу, Петергофский – к морю. И эту обращенность к морю как бы с тыла «поддерживает» дворец. Но различие состоит не только в этом – Версальский сад принадлежит стилю французского классицизма, Петергоф же – барокко, и его фонтанный каскад и фонтанная аллея
[212] ближе всего стоит не к Версальской фонтанной системе, а к барочному фонтанному ансамблю итальянской виллы д’Эсте в Тиволи, воздвигавшемуся Пирро Лигорио в течение 23 лет (1550–1573).
В Петергофе до Великой Отечественной войны, пока густые темные ели еще не были вырублены и заменены «голубыми елками», совершенно не идущими Петергофу, грандиозный фонтан «Самсон», проглядывавший с Большого канала, был развернутой и увеличенной идеей виллы д’Эсте в Тиволи, которую так превосходно написал Фрагонар и рисовала А. Остроумова-Лебедева.
Прекрасную характеристику Петергофского сада в отличиях его от Версаля оставил нам проведший в Петергофе свое детство и юность А. Н. Бенуа.
Петергоф. Вид на Большой каскад с Морского канала. Архитекторы И. Браунштейн, Ж. – Б. Леблон, Н. Микетти, М. Г. Земцов. 1715–1724
В «Моих воспоминаниях» Бенуа пишет: «Петергоф принято сравнивать с Версалем. „Петергоф – русский Версаль“, „Петр пожелал у себя устроить подобие Версаля“ – эти фразы слышишь постоянно. Но если действительно Петр был в 1717 г. поражен резиденцией французского короля, если в память этого он и назвал один из павильонов в Петергофе Марли, если и другое петергофское название – Монплезир – можно принять за свидетельство его „французских симпатий“, если встречаем как раз в Петергофе имена трех художников, выписанных царем из Франции (архитектора Леблона, живописца Пильмана и скульптора Пино), – то все же в целом Петергоф никак не напоминает Францию и тем менее Версаль. То, что служит главным художественным украшением Петергофа, – фонтаны, отражает общее всей Европе увлечение садовыми затеями, однако ни в своем расположении, ни в самом своем характере эти водяные потехи не похожи на версальские. Скорее, в них чувствуются влияния немецкие, итальянские, скандинавские, но и эти влияния сильно переработаны согласно личному вкусу Петра и других русских царей, уделявших немало внимания Петергофу»
[213].
Гораздо раньше, еще в 1902 г., А. Н. Бенуа писал значительно решительнее: «Его (Петергоф. – Д. Л.) часто сравнивают с Версалем, но это по недоразумению. Петергоф так же похож на Версаль, как этот последний на виллу Адриана. Действительно, Петр воспроизвел в Петергофе две-три диковины, поразившие его в Версальских садах, но как раз этих диковин, за исключением Пирамиды, в настоящее время нет и следа. Совершенно особый характер Петергофу придает море. Петергоф как бы родился из пены морской, как бы вызван к жизни велением могучего морского царя. Версаль царит над землей (здесь и далее выделено А. Н. Бенуа. – Д. Л.). С высоты тройной террасы, на которой лежит дворец, всюду, куда ни взглянешь, видишь идеализированные земли, реки, поляны, пруды и леса – словом, материк. О море нет и помина. В Версале жил король французской земли. Вот почему и в те дни, когда не бьют фонтаны в Версале, – он не менее хорош, нежели – когда они пущены. Фонтаны (вернее – вода фонтанов) в Версале – изящное украшение, без которого можно обойтись. Петергоф – резиденция царя морей. Фонтаны в Петергофе – не придаток, а главное. Они являются символическим выражением водяного царства, тучей брызг того моря, которое плещется у берегов Петергофа. Самые дворцы в Петергофе имеют особую физиономию. Они приземистые, точно сжались от морского ветра. И вокруг растительность такая же. Нет высоких дубов, как в Царском, или пышных групп деревьев, как в Павловске. Узкой прибрежной полосой тянется Нижний (самый характерный для Петергофа) сад, с его прямыми дорожками, весь пропитанный морскою сыростью, с чахлой листвой, постоянно срываемой суровыми ветрами. При Петре и Елисавете этот сад был еще типичнее – весь стриженый, еще более низкий, еще более приморский. Среди Нижнего сада стоят „голландские“ домики Петра и длинный раззолоченный Елисаветинский дворец, в котором также сохранился, несмотря на переделки Растрелли, первоначальный голландский характер. Возникновение этого кусочка Голландии, это отражение наиболее морской страны в мире на краю нашего огромного земельного государства, – одна из самых удивительных и очаровательных причуд истории… Неизъяснимо прекрасен бывает Большой дворец в светлую, чисто северную летнюю ночь. Особенно хорош на него вид с мостика через большой канал. На фоне тусклого синего неба, тон которого не передать и величайшему колористу, блекло светится длинный желтый фасад дворца и высятся черные ели. Все под ними: иссякшие с вечера каскады, заснувшие фонтаны тонут в сизой сонной мгле. На первом плане белеют мраморы бассейнов. Посреди бьет высокой и полной серебряной струей неустанный Самсон – символ торжества России над северными морскими державами»
[214].
