Он скрылся за дверью, а Петрович присел на край своего стола и принялся объяснять, как записывать передвижения объекта слежки и в каком виде вносить их в отчет.
С утра Опалин не мог дозвониться Соколову и решил заехать к нему на работу. Но там он узнал, что следователь появлялся на полчаса и затем отбыл в неизвестном направлении, туманно намекнув на какие-то архиважные дела. Доподлинно неизвестно, какие выводы сделал из этого Опалин, но он только молвил: «Ага», и через некоторое время его можно было видеть в звенящем трамвае, который мчался по Садовому кольцу. На одной из остановок трамвай выплюнул нашего героя, загремел колесами и укатил, а Иван вошел в полутемный, пахнущий кошками подъезд. Потолки здесь были огромные, лестницы – высокие, но Опалин неустанно карабкался по ступеням вверх. Между четвертым и пятым этажами он остановился, завидев девочку с косичками, которая сидела на подоконнике, болтая ногами. На коленях у нее была разложена тетрадка, в которой она рисовала карандашом кусок двора, видный из окна. Возле девочки лежала маленькая белая собачка, которая глядела на нее с умилением.
– Света, а почему ты здесь? – вырвалось у Опалина. – Здорово, смешная собака…
Он погладил собачку, которая завиляла хвостом и тоненько тявкнула.
– Ты к папе пришел? – спросила Света, глядя на Опалина снизу вверх.
– Ага.
– Он не очень сейчас, – признался ребенок после небольшого колебания.
– А ты почему не посидишь у кого-нибудь из соседей?
– Не хочу. – Света вздохнула. – Они нас не любят. И боятся.
Опалин открыл рот, чтобы сказать множество правильных вещей – что маленькие дети не должны сидеть на подоконнике, что Свете лучше пойти погулять с собакой, поиграть с другими детьми, развлечься – но он с детства ненавидел все, что отдавало лицемерием, а правильные, хорошие и глубокомысленные фразы, которыми он собирался сотрясти воздух, как раз лицемерием и пахли. Белая собачка зевнула и положила голову на вытянутые лапы.
– А где мама? – спросил Опалин и тотчас пожалел об этом. Света быстро вскинула на него глаза.
– Где-то, – она повела худеньким плечом, потом опустила голову и вдвое старательнее стала чертить в своей тетрадке. Опалин молча погладил девочку по голове и шагнул к лестнице.
– Подожди, – сказала Света ему вслед, снимая с шеи два ключа на коричневом шнурке. – Возьми. Он заперся. Тот, который поменьше, – ключ от комнаты.
Опалин взял ключи, поглядел девочке в лицо, буркнул: «Я сейчас» и неожиданно побежал по лестнице вниз. Через несколько минут он вернулся, неся увесистую банку с маринованными огурцами в рассоле.
– Лучше бы пиво, – безразлично заметила Света, вернувшись к рисованию. Собачка тихонько тявкнула и согласно завиляла хвостом.
Опалин открыл дверь в коммунальную квартиру, которая, судя по всему, была хорошо ему знакома, и вошел. Где-то бодро хрипело радио, в другом конце играл граммофон, но неожиданно стал запинаться, повторяя по кругу один и тот же музыкальный кусок. Из ванной комнаты вышла молодая гражданка в халате, который едва скрывал ее обильные прелести. На голове ее тюрбаном возвышалось закрученное вокруг мокрых волос полотенце. Гражданка поглядела на Опалина и хихикнула.
– А, вот и угрозыск пожаловал, – уверенно объявила она, хотя Иван был в штатском. – Вовремя вы! – Она покосилась на банку огурцов, снова хихикнула и, напевая себе под нос, скрылась в своей комнате.
Иван подошел к двери следователя и негромко постучал. Никакого ответа. Решившись, Опалин вторым ключом отомкнул замок и осторожно приоткрыл дверь.
Следователь Соколов, пьяный, расхристанный и всклокоченный, спал на диване. На столе валялись пустые бутылки и остатки немудреной закуски. Александр храпел, лежа на спине, рот его был приоткрыт, ворот расстегнут, одна рука свешивалась до пола, как у мертвеца. В комнате несло перегаром. За кисейными занавесками о стекло с негромким жужжанием билась муха.
Опалин поставил на стол банку с огурцами, открыл окно и выгнал муху. Соколов всхрапнул, тяжело повернулся, с хрустом почесал грудь под рубашкой. Заметив на столе рядом с вскрытой банкой килек консервный нож, Опалин взял его и стал возиться с банкой, которую принес. Когда он снял крышку, то инстинктивно почувствовал, что на него смотрят, и поднял голову. Взгляд Соколова уперся в него, как острие ножа.
– В-ва… Ва-ня! – по складам проговорил Александр и засмеялся.
– Тебя с работы выгонят, – сказал Опалин сокрушенно.
– Ну и …с ней, – тотчас ответил следователь. – Рра… бота… В гробу я видал… такую работу…
Тем не менее он сделал попытку подняться и, завозившись на диване, кое-как сел.
– Дай…
Опалин хотел налить рассол в стакан, но Соколов потянулся к банке, вцепился в нее и стал прямо оттуда глотать жидкость.
– Друг, – промычал он, оторвавшись от банки и переводя дух. – Знал, чем порадовать…
Иван помог вернуть банку на стол, поддерживая ее, чтобы Александр невзначай ее не разбил. Следователь шмыгнул носом, вытащил из банки огурец и стал мрачно его жевать.
– Только. Не надо… – пробормотал он с набитым ртом.
– Чего не надо? – на всякий случай спросил Опалин.
– Говорить. Сам. Знаю все. – Соколов ставил интонацией знаки препинания как попало. Соображать ему еще было трудно. – Не надо.
Он сидел, всклокоченный, жалкий, похожий на обломок крушения. Иван все искал слова, которыми можно было повлиять на собеседника, достучаться до его разума, – и не находил.
– Как башка трещит, а? – простонал следователь, хватаясь за голову.
– Если ты все знаешь, – не выдержал Опалин, – как ты можешь так поступать с собой, со Светкой, со всеми? Ты посмотри на себя…
– Все… Какие все? – усмехнулся Соколов. – Если я сдохну, никто и не заметит… А она так вообще обрадуется.
– Ты о жене? – спросил Опалин после паузы. Честно говоря, он не любил касаться этой темы.
– Все было хорошо, – забормотал Александр, откидываясь на спинку дивана и полузакрыв глаза. – Понимаешь, все! Мне казалось, она перебесилась… Светка у нас родилась… как солнечный лучик… Какого рожна? Я мало зарабатываю, что ли? Ну, квартиру не смог обеспечить… отдельную… Но, может, переведусь в старшие следователи, раскрою… головоломное что-нибудь… Дадут! Все будет… И тут… сука эта… Фриновский… Коллега, тоже мне…
Иван молчал.
– Ненавижу его, – проговорил Соколов, дернув щекой, и тяжелая, лютая злоба зазвенела в его голосе. – Тварь улыбчивая… Пришел и… всю жизнь мою разрушил… Всю жизнь! Моя-то, как ты думаешь, сейчас где? А? В магазине, что ли? Трется с этим уродом! Ты же знаешь меня, Ваня, столько лет знаешь… Ну скажи, разве я заслужил такое? Корячусь на работе, пашу как вол…
Опалин знал жену Соколова – как знал и то, что она не относится к тем женщинам, с которыми можно построить счастливую семейную жизнь. Эта невысокая брюнетка с глазами чуть навыкате и слишком громким смехом не считалась красавицей, но было, было в ней нечто такое, от чего мужчины теряли головы, и любовников она меняла как перчатки. Соколов оказался единственным, кто решил на ней жениться, – и, по мысли Опалина, сейчас расплачивался за это. Но не говорить же человеку, которого считаешь своим другом, что он сам, приняв одно лишь неверное решение, пустил свою жизнь под откос.
