Юра зашел в пивную, потом еще в одну, потом сел не в тот трамвай и оказался возле парка Горького. Доподлинно неизвестно, что он там делал, но вскоре после одиннадцати смотритель парашютной вышки вызвал милицию, пожаловавшись на то, что какой-то хулиган остался на верхней площадке после закрытия и, кажется, собирается оттуда спрыгнуть.
– Как же вы его пропустили? – мрачно спросил милиционер, которому вовсе не улыбалась мысль подниматься в темноте на высоту в 35 метров.
– Да на нем форма угрозыска была!
– Ну вот пусть угрозыск с ним и разбирается, – вынес соломоново решение милиционер и позвонил куда следует.
Освещенный парк сверху был виден как на ладони, и сбоку чернела лента Москвы-реки, а возле набережной стоял пароход-ресторан, все окна которого ярко горели. Оттуда до Казачинского доносились обрывки джазовой мелодии. «Дослушаю, а потом прыгну вниз», – решил он. Ветер шевелил его волосы. От выпитого пива он не опьянел, а скорее отяжелел и утвердился в своем намерении, что жить теперь ему незачем, а раз так, остается только умереть.
– Юра!
Он узнал голос Опалина и рефлекторно повернулся в ту сторону. И в самом деле, в нескольких шагах от него стоял Иван.
– Не надо ко мне подходить, – предупредил Казачинский. – Я все равно прыгну.
– Это ты из-за того, что я застрелил… – начал Опалин.
– Нет. – Юра мотнул головой. – Нет.
– Ты пьян? – на всякий случай спросил Иван.
– Пиво пил. Нет, я не пьян. Просто надоело все.
– Бросила, что ли?
– Кто?
– Ну, не знаю. Девушка твоя.
Казачинский вздохнул.
– Я в угрозыск пошел, потому что ее отец… в общем, он мне условие выставил. А сегодня оказалось, что он так от меня избавиться хотел.
– Как избавиться?
– Обыкновенно. Убили бы меня, как Яшу, то-то он был бы рад. И Рая тоже.
– Рая – это твоя девушка?
– Да. Мы познакомились, когда она на съемки пришла. Просто ей было любопытно, как фильм снимают. А я там трюк делал. Ну, стали встречаться… Я про ее отца тогда ничего не знал. Она мне потом рассказала. Да мне все равно было, понимаешь? Я же ее любил. Мне дела не было до ее родителей…
Опалин молчал.
– А ее отец – у, он величина. Фигура. Не сегодня завтра наркомом станет. С товарищем Сталиным в Кремле общается. Мне бы раньше понять, к чему все это мне говорилось. Мол, видишь, какие мы – советские господа. Правильно дворник на Пречистенке сказал: никуда господа не деваются. Ну, а из меня какой господин? Я всю жизнь товарищ. Не ровня я ей, короче. И выставили меня за дверь.
Иван видел, что его собеседник стоит у самого края, и лихорадочно соображал, чем его отвлечь. Сказать: так, мол, и так, твои переживания, дорогой товарищ, – чепуха на постном масле, выставила баба тебя за дверь – найди другую, было, мягко говоря, неумно. К тому же Опалин отлично помнил, каково это бывает, когда сердце рвется на части из-за того, что тебя не любят.
– Скажи, у тебя бывало такое, когда ты ни в чем не виноват, а тебя грязью облили с головы до ног? – неожиданно спросил Казачинский. – Рае про меня наговорили, что я хочу к ним в квартиру влезть, и карьеру сделать, и не знаю что еще. И она всему поверила! Зачем мне жить после такого, объясни?
– Жить надо для себя, а не для Раи, – упрямо сказал Опалин, – для работы, для своих близких, для друзей, которые тебя ценят. Жить, Юра, имеет смысл для тех, кому ты нужен, а не для всех остальных. Ну сиганешь ты отсюда, разобьешься насмерть, что твоя сестра делать будет? Рыдать у твоего гроба? А потом, если ей в жизни понадобится защита, кто ее защитит? Ты с того света не защитишь, для этого надо рядом находиться.
– Ну, Лиза… – пробормотал Казачинский растерянно. – Лиза-то да…
– И потом: Юра, ну чего ты добьешься, если убьешь себя? Близкие твои будут страдать, а эти, из-за кого ты тут оказался, – думаешь, им будет больно? Думаешь, они жалеть будут? Да они забудут о тебе на следующий же день. Даже раньше забудут! Пойми: ты же ни за что умрешь и плохо сделаешь только тем, кто тебя по-настоящему любит. Ты знаешь, что тебя Леопольд Сигизмундович хвалил? Это он-то, который никогда никого не хвалит… Курить не хочешь? – спросил Опалин внезапно. – А то говорю я тут с тобой, говорю…
– Ты, Ваня, хороший человек, – вздохнул Казачинский, который отлично понимал все хитрости собеседника. – Но…
Опалин, который только достал папиросы, застыл на месте.
– Хороший? Это я-то хороший? Я сегодня застрелил безоружного – и потерял товарища из-за того, что мало говорил ему, чтобы он не занимался самодеятельностью. Не вбил ему в голову, что этого – делать – нельзя! И он умер…
– Ты ни в чем не виноват, – сердито сказал Казачинский.
– Это ты так считаешь, а я считаю – виноват! И эта вина останется на моей совести и будет со мной, пока я не умру. Вместе с остальными, о которых я помню и которые себе не прощу, – но все же не стану из-за них бросаться с вышки. – Опалин достал коробку спичек и обнаружил, что все они кончились. – У тебя есть спички?
– Ну, есть, – буркнул Казачинский, подойдя к нему.
Потом они стояли и курили, глядя на иллюминацию на пароходе-ресторане.
– Веселится народ, – пробормотал Опалин, затушив папиросу. – Ну и правильно. Никто не знает, как жизнь повернется…
– Я не знаю, как мне жить теперь, – проговорил Юра. – Что мне делать? Из угрозыска же придется уйти…
– Это почему? Никуда ты не уходишь, все остается как было. Будешь в моей бригаде, а когда Леопольд решит, что тебе можно давать оружие, станешь полноправным сотрудником угрозыска, вот и все. Ну и УК учи, вместе с остальными книжками… Отец с сыновьями на жаргоне что значит?
– Револьвер с патронами, – проворчал Казачинский.
– А сидеть в бутылке?
– Сидеть в милиции.
– Видишь, сколько всего интересного ты у нас узнал, и это только начало, поверь мне. А что касается всего остального – знал бы я верный рецепт, как все исправить, сказал бы. Но в жизни случаются ситуации, когда остается только сжать зубы, терпеть и идти дальше. Это трудно, но ничего больше я тебе посоветовать не могу. – Опалин пытливо всмотрелся в лицо Казачинского. – Ну что, парашютист? Пошли, я тебя подвезу. Харулин внизу ждет в машине. Завтра опять на работу, между прочим…
– Я слышал, тебя куда-то посылают, – несмело заметил Казачинский, когда они шли к лестнице.
– Никто меня никуда не посылает, – проворчал Иван. – Под ноги себе смотри.
Внизу Опалин пожал руку милиционеру, который позвонил в угрозыск.
– Друга у него недавно убили, а еще девушка ушла… Психанул, в общем. Спасибо, что сразу дали нам знать.
Машина летела по вечерней Москве, вдоль бульваров, сияющих фонарями. Прохладный ветер бил Казачинскому в лицо, и он окончательно пришел в себя. Он старался не думать о Рае, которая засела в его сердце, как заноза, и лишь смутно надеялся, что однажды она выскользнет оттуда и перестанет его мучить. Как сказал Опалин, остается только ждать и идти дальше, невзирая ни на что. И потом, завтра будет новый день.
