– Хорошо. Слушай, а ты уверена, что в этот раз мы не ошиблись?
Алла фыркнула.
– Нет, правда. Ведь у Еремеева тоже была стройная концепция, такая логичная, что грех было не поверить. Вдруг и тут логика увела нас от истины и Глеб просто неприятный тип, которого все ненавидят, а Никита Иванович просто сошел с ума?
– Не, не переживай, – Алла засмеялась и взяла новую шоколадку, – Ольхович отлично признался, прежде чем чердак у него потек. Захоронения указал, про которые никто не знал, кроме него.
– И много их?
– Да порядочно. Шесть точно указал, но наверняка еще есть.
Ирина нахмурилась:
– Слушай, я не знаю даже, кто из них отвратительнее. Ольхович был действительно не совсем адекватен, во власти своей жажды, а Глеб? Мог взять маньяка после первого эпизода, но позволил ему убить еще как минимум десять человек, и ради чего? Ради жалкой должности в городской прокуратуре?
– Да он такой же. Мне кажется, если бы ему пообещали, что за это ничего не будет, он бы еще в универе нас всех убил. В общем, не волнуйся, все правильно сделали, жаль только, что не ты будешь судить.
– До этого еще далеко, – улыбнулась Ирина, – следователь еще поседеть успеет, пока со всем разберется. Один обвиняемый – псих, второй сам юрист… Не завидую ему.
– Работа такая, – улыбнулась Алла, – порой трудная, порой грязная, но куда без нее.
* * *
Обыск продолжался целый день. Лариса безучастно смотрела, как чужие равнодушные люди переворачивают ее шкафы, роются в белье, перелистывают книги.
Узнав, что Никита два месяца держал ее в плену, следователь посочувствовал и передал ей ключи, так что теперь она была совершенно свободна. Деньги на первое время есть, и у нее на книжке еще пятьсот рублей. У Никиты тоже есть вклад, но его, наверное, конфискуют, или как там принято.
Главное, что она теперь свободна и может идти, куда хочет, только весь фокус в том, что ей некуда идти.
Действительно, тварь поганая, жена убийцы.
Следователи ушли, простившись с ней тепло и сочувственно, и Лариса принялась наводить порядок.
Руки автоматически складывали рубашки мужа, поправляли стрелки на его брюках, ставили книги обратно на полки, а в голове крутилась только одна мысль «Как ты могла?».
Она много лет просыпалась рядом с этим человеком, готовила ему, подавала еду, а когда он приходил поздно, помогала раздеться и вздыхала: ах, сколько же ему приходится работать, и не знала, что он только что убил человека.
Не знала, но чувствовала.
Каким-то древним инстинктом понимала, что с Никитой что-то не так, и все равно ложилась с ним в одну кровать и стиснув зубы принимала его холодные жестокие ласки. Зачем? Чтоб быть как все? Не огорчать папу с мамой? Боялась расстроить их разводом, но теперь, узнав, что дочка не просто шлюха, а жена убийцы, они огорчатся в тысячу раз больше.
В общем-то, Никита правильно делал, что запирал ее. Слабая, трусливая, грязная, ей нет места в этом мире.
Лучше бы следователи не пришли, и она умерла бы от голода, отсохла, как жалкий придаток чудовища.
Лариса убирала квартиру почти до утра, а потом в ней будто лопнула пружина. Она упала на диван и решила, что больше никогда не поднимется.
Стыд прибил, распластал ее.
Увидев на пороге Ангелину Григорьевну, Лариса приготовилась к скандалу, но свекровь порывисто обняла ее:
– Как ты держишься, девочка моя?
Лариса молча пригласила ее войти.
Свекровь выглядела совсем как прежде. Красивая, подтянутая и энергичная.
– Я остановлюсь у тебя, ты не против? Нам надо держаться вместе сейчас.
– Да?
– Конечно, дорогая. Если бы твои родители узнали, они бы тоже были здесь, но они отдыхают в Карловых Варах.
– А может так быть, что они ничего не узнают?
Ангелина Григорьевна пожала плечами.
– Иван старается, чтобы официальная версия была психическое расстройство, и все, но шила в мешке не утаишь. Они не узнают, милая, только если очень захотят не знать. Сделай мне, пожалуйста, чайку с дороги.
– А вы меня разве не ненавидите?
– А ты меня?
– Господи, нет!
– А мы ведь знали, Лариса, – вдруг глухо сказала Ангелина Григорьевна.
– Как это?
– Знали, – повторила она, – мы специально заставили его жениться на тебе, потому что холостяком ходить ему было уже неприлично.
– Я и так поняла, что он меня не любит.
Ангелина Григорьевна взяла ее за руку:
– Ты, главное, себя ни в чем не вини.
– Так чай будете пить?
– Да, сделай, пожалуйста.
Лариса ушла в кухню, зажгла газ и достала две тонкие фарфоровые чашки из сервиза. Ангелина Григорьевна не любит плебейской посуды. Знали, ну что ж? Теперь понятно, почему свекровь была всегда так с нею ласкова и почему не оторвала ей голову за измену.
Ангелина Григорьевна опустилась на стул.
– Только к чаю ничего нет, – Лариса заставила себя улыбнуться, – я попозже сбегаю в магазин.
– Когда у тебя будут дети…
– Это вряд ли.
– Будут, не сомневайся. Ты только люби их такими, как есть, вот и все.
– Хорошо.
– Еще раз говорю, не вини себя ни в чем, потому что это я сделала Никиту таким. Все равно что собственными руками задушила тех несчастных ребят, и все равно держусь, хоть и нелегко это мне дается. Знаешь, зачем я приехала?
– К Никите?
– Нет. И не для того, чтобы поддержать тебя, хотя через минуту буду уверять, что именно для этого. Но на самом деле я приехала, чтобы быть подальше от пистолета своего мужа, уж больно хочется пустить себе пулю в голову.
– Не нужно, пожалуйста.
– Когда родился Никита, я была нарасхват, – продолжала Ангелина Григорьевна, будто сама с собой, – из фильма в фильм. И так мне не хотелось прекращать карьеру, господи ты боже мой! Ведь стоит только один раз отказаться, и больше уже никуда не пригласят, поэтому я очень обрадовалась, когда свекровь взяла на себя заботы о ребенке. Мысли не было, что это может быть плохо – родной же человек, воспитала прекрасного сына, как она может навредить внуку, которого обожает? Мне с ней всегда было тяжело и неловко, но я решила, что это нормально, ведь свекрови всегда недолюбливают невесток, и я радостно порхала из фильма в фильм, и дома всегда меня ждала умилительная картинка – веселый ласковый ребенок и заботливая бабушка. Что сын не ходит в садик – отлично, меньше будет болеть. Слишком тихий? Прекрасно, значит, воспитанный. Лишь много позже я узнала, что уютная бабушка в фартучке и очочках могла с ним неделями не разговаривать, ставить в угол на целый день и даже бить. Я могла бы легко это выяснить, просто поговорив со своим ребенком, но меня так радовала картинка семейной идиллии, что я не желала знать, что за ней скрывается.
