Так что будучи по природе своей человеком скромным и неприхотливым, Джироламо никогда не испытывал нужды в деньгах, и в кошельке, висевшем у него на поясе, всегда звенела монета.
Маэстро военных искусств, нанятые Лунардо, обучали Джироламо гимнастике и боевым приёмам с оружием и без, его способности рисовальщика развились в скуола Сан Рокко, а некоторые его работы похваливал сам Тинторетто.
Таланты Джироламо были востребованы службой: он писал портреты, делал зарисовки, чертежи и т.д. Военную инженерию он постигал в Арсенале у братьев Пеголотто, в мастерской оружейника Джандонато Феррара, на строительстве крепости Пальманова, куда ездил вместе с начальником, а математику и медицину изучал на лекциях Галилея и Леоничелло.
Ну и наконец, Джироламо нравился его падроне, мессер Маркантонио Лунардо, человек недюжинного ума, тонкий, ироничный, жизнелюбивый, несмотря на преклонный возраст. Огромного житейского опыта и знаний, которыми тот был набит под завязку, ценитель искусства и знаний, друг Веронезе и Паоло Сарпи, почивших Тициана, Аретино и Фаллопия, да к тому же — не лицемер и не ханжа, но и не циник. «Odi profanum vulgus!»
[79] — любимый девиз старика.
Учитывая особенность их тайной службы, старик любил поразмышлять над обстоятельствами вслух, послушать мнение своих помощников, которые всегда чувствовали, что делают общее дело. Трудно сосчитать, сколько приятных зимних вечеров они провели у камина в кабинете падуанского дома Реформатора, обсуждая то или иное политическое событие, исследуя его со всех сторон, когда тезы одного повергались антитезами другого. Во время таких обсуждений, свободных и равноправных, где точка зрения всех участников дискуссии принималась во внимание, Джироламо не чувствовал себя слугой-наёмником, мнения которого никто не спрашивает и от которого ждут только надлежащего исполнения приказов.
Лунардо относился по-отечески не только к нему, но и ко всем остальным членам их команды, которых не без помощи того же Джироламо набрал себе из выпускников Бо, молодёжи разного статуса и состояний.
Личная преданность хозяину никогда не вступала в противоречие и не ранила гражданских чувств. Ведь всё, что делал прокуратор Лунардо, в конечном счёте шло на пользу Республике, государству, почти соответствующему идеалам Цицерона. Иначе сложилось бы, служи он в соседней Мантуе у какого-нибудь маркиза П., а тот в свою очередь служил бы герцогу Гонзаге, независимо от того, благороден ли душой Гонзага или мерзок, как падший ангел.
Старик так много знал, особенно тайного, из жизни принцев и королей! Если бы его положение и должность не препятствовали выступать с лекциями, он мог бы собрать аудиторию больше, чем сам Чезаре Кремонини — великий лектор и знаменитый шутник! Но Реформатор утолял свою склонность к лекторству в маленькой аудитории избранных и восторженных слушателей, которые, раскрыв рот, постигали на красочных примерах особую науку, захватывающую и страшную, как алхимия или колдовство, в которой человек проявлял все высшие и самые низменные качества. Эту науку не читали с кафедры в Падуе и ни в каком другом учебном заведении Европы. Это была история тайных войн и злодеяний, история военных хитростей и секретных операций, раскрывающая подоплёку многих событий, происходивших в мире.
К примеру, именно от падроне Джироламо узнал, что виновником знаменитой парижской резни гугенотов в ночь святого Варфоломея
[80] была не только Екатерина Медичи, но и английская королева Елизавета!
Из пояснений Лунардо:
«Оказывается, в апреле 1572 года сын Екатерины, французский король Карл IX заключил тайный договор с Елизаветой Английской против Испании. Филипп II, узнав об этом, приготовился объявить Франции войну, обвинив её в сговоре с еретиками. Франция, ослабленная внутренними войнами, обратилась к Англии за поддержкой. Но Елизавета, сама в то время опасавшаяся вступать в открытый конфликт с Испанией, отказалась подтвердить свой союз с Францией и оставила её один на один с могущественным противником.
В страхе перед испанцами Екатерина вынуждена была принести гугенотов в жертву католикам, которые, конечно, пользовались поддержкой Филиппа II. Затем, уже в ужасе от содеянного, Екатерина тщетно пыталась уверить Европу, что Варфоломеевскую ночь она не подстроила и не заманивала гугенотов в столицу, а пыталась примирить их с католиками в интересах Франции. Неспроста из “Сегреды” Дворца дожей кто-то похитил все отчёты венецианских послов во Франции за этот период!»
К вечеру Джироламо добрался до Ровиго, переночевал на постоялом дворе, утром спустился ещё ниже, до местечка Креспина, что на самой границе Венецианской Республики, и вышел на берег, омываемый широкими и обильными водами реки По. В Креспине он с тихой радостью расстался с послушной кобылой, за хорошую плату пристроив её до своего возвращения на постоялый двор, а сам отправился на пристань, где пересел в барк, направлявшийся в сторону Пьяченцы и Павии.
В сумерках, вытянув ноги, устроившись на мягких шкурах на палубе, он засыпал уже под мерное покачивание судна.
* * *
Джироламо сидел в небольшой гостиной и глядел в окно. Справа от него мрачно смотрелась мощная цитадель с бастионами — замок бывших правителей города герцогов Сфорца. Слева возвышалась часть строящегося уже более двухсот лет грандиозного Дуомо — главного собора — с нагромождением остроносых башен и колоколен. «Дуомо обещает быть, когда его наконец построят, таким же величественным, как Сан-Пьетро в Риме, — подумал Джироламо. — Странный город. Значительно более населённый, чем Венеция, и очень бедный». «Истощение», «оскудение» — приходилось согласиться с эпитетами, которыми характеризовали Милан все путешественники, приезжавшие из этой paese infelice
[81]. Следы упадка и разрушений виднелись повсюду: центральные улицы и площади были грязны и полны нищих оборванцев, дома обшарпаны. Даже дворцы и дома зажиточных горожан выглядели хмуро, как ослепшие овцы: вместо стёкол многие оконные рамы были закрыты промасленной бумагой. Наглядное доказательство тому, что присоединение к испанской короне никому не идёт на пользу. Среди этого уныния дом венецианской миссии выделяется блеском окон и величавой представительностью.
Джироламо перевёл взгляд на человека, который сидел за канцелярским столом напротив него. Совсем ещё молодой, хрупкий Джакопо Оттовион углубился в чтение отцовского письма, время от времени бросая на Джироламо недоверчивые взгляды. Он с самого начала был неприятно удивлён тем, что отец прислал к нему не личного курьера из домашних слуг, как обычно, а незнакомца. А уж когда разобрался в содержании письма...
Впрочем, отправляя Джироламо в Милан, Лунардо и не рассчитывал на получение каких-то сведений.
