— Скорее всего, он тебе ничего толком не скажет, — напутствовал Реформатор. — Важно другое. Посмотри, как он отреагирует. Вспомнит ли. Придаст ли значение этому событию. Может быть, наш Канцлер излишне драматизирует ситуацию, а документы просто потерялись...
Закончив читать, молодой дипломат задумчиво отложил листок в сторону и взглянул на Джироламо.
— Слушаю вас, — голос прозвучал глухо и неуверенно.
— В начале осени или в конце лета к вам обращался некий кавалер Капуциди, албанский капитан, отправлявшийся в Венецию, — начал Джироламо, внимательно следя за выражением лица резидента, опустившего глаза к столу и внимательно слушавшего. — Помните такого?
Дипломат, не поднимая глаз, пожал плечами. Жест, не выражавший ни согласия, ни понимания. Лишь готовность слушать дальше.
— Как ваш батюшка пишет в письме, бумаги по поводу этого албанца потерялись где-то в канцелярии...
Молодой Оттовион поднял глаза. И снова передёрнул узкими плечами.
Они смотрели друг на друга. Всё, что угодно, ожидал Джироламо увидеть в его глазах: непонимание, безразличие, недоверие, раздражение пустой беседой. В глазах молодого человека совершенно ясно читалась тревога. И Джироламо, как собака-ищейка, вдруг почувствовал верный след. Заставить молодого человека разговориться совершенно необходимо!
— Не знаю, для чего отцу понадобилось всё это? — проворчал Джакопо, беря себя в руки. — Это когда уже было. Я не помню толком эту историю.
— Вам неинтересно будет знать, что с ним произошло, с этим человеком, албанским капитаном?
Резидент снова передёрнул плечами. Джироламо подавлял его взглядом, вынуждая ответить.
— И... что же с ним произошло?
— Капитана казнили. Тайно. По приговору Совета Десяти.
— Вы из Совета Десяти?
— Нет, — Джироламо покачал головой.
Тонкие губы резидента поджались, он отвёл глаза. Нервно потёр ладони. Потом мельком бросил вопросительный взгляд на Джироламо.
— Тогда кто вы, синьор?
— Адвокат коммуны. При канцелярии дожа.
Джироламо откровенно разглядывал молодого человека, несколькими штрихами набрасывая его мысленный портрет. Субтильный, хрупкий, в чёрном испанском кафтане. Головка маленьким плодом на тонком черенке шеи выглядывает из пышного, белого, отделанного кружевом воротника на испанский манер. Умные глаза, в которых сквозит беспокойство, тревога. Тонкий нос, тонкие губы. Маленький рот. Когда он улыбается, то такое ощущение, что он не совсем раскрывается, как будто улыбается только наполовину, как будто он не хочет улыбаться до конца. К тому же нервно подёргиваются губы. Да, ему далеко до величественного спокойствия его отца!
— Вы смотрите на меня так, словно я... причастен к его смерти, — проговорил Оттовион с упрёком.
— Нет. Конечно, не причастны.
— Разумеется, нет! Определённо, нет!
— Но ведь он отправился к границам Венеции, потому что переговорил с вами.
— Отчего же? Послушайте, я едва знал этого человека, капитана. То есть я его вообще не знал! Высланный за пределы нашей Республики авантюрист. Просится на родину. Таких людей обращалась ко мне уже сотня. То, что человек хочет на родину, — я его понимаю. Но как он туда добирается? Я — не пограничная стража. Он мог бы вообще не обращаться ко мне!
— И всё же албанец поскакал к границе, воодушевлённый беседой с вами. Отрицать это невозможно. Он без возражений и ропота отдал себя в руки пограничной стражи, уповая на то, что везёт с собой. Рекомендательное письмо от вас, а что, кроме него?
— Не было никакого письма! — голос звучал возмущённо.
Это была откровенная ложь, но Джироламо пока сделал вид, что не обращает на неё внимания.
— Что он был за человек? Что он собой представлял?
— По виду... и манере говорить... обычный наёмник, профессиональный военный, солдат.
— Что он вам сказал?
— Он очень хотел на родину, в Венецию. Готов был искупить.
— Но вы вряд ли снабдили бы рекомендательным письмом изгнанника, который хочет просто искупить свою вину перед Республикой...
— Кто вам сказал, что было рекомендательное письмо? — снова возмутился Джакопо.
— А разве его не было? Значит, было какое-то другое письмо. Назовём его запиской.
Молодой дипломат пропустил вопрос мимо ушей.
— Я никак не могу отвечать за преступления, которые совершил капитан перед Республикой, и был изгнан. Мне об этом ничего неизвестно.
— Он вам не рассказывал?
— Нет. И я не собирался его слушать. В любом случае, тяжесть его наказания — я имею в виду изгнание — говорит сама за себя.
— Но он хотел искупить. Чем?
— Не знаю.
— Но ведь он что-то говорил вам!
— То, что он говорил, как вы понимаете, перепроверить я не мог. Его информация показалась мне интересной. Значит, достойной более внимательного изучения. Что это за сведения, говорить я вам не вправе. Да и вы не смеете их у меня требовать! К тому же я толком не помню. Капитан просил у меня лишь одно... Сопроводительную записку. Что я и сделал. Можно предположить, что он всё-таки передал свои материалы в трибунал Совета Десяти. Досточтимые синьоры советники изучили все факты и приняли решение. Может быть, открылись ещё какие-нибудь обстоятельства, которые усугубили вину капитана, и его приговорили к казни.
— Насколько известно, сведения капитана не изучались советниками.
Дипломат развёл руками. Раздражённо посмотрел на Джироламо.
— Откуда вы это знаете? Откуда вам это известно? И в конце концов, что вам здесь надо? — в голосе звучала враждебность.
Джироламо разглядывал молодого человека и пытался понять, почему он так нервничает и избегает говорить. Потому что боится. Но чего? Внезапно, словно молния сверкнула, Джироламо понял. Боится не только потому, что не доверяет незнакомцу, а потому, что получил от кого-то указание!
— Вам рекомендовали забыть всю эту историю, — заметил Джироламо тоном не вопроса, а утверждения. — Понимаю. Совет Десяти?
Дипломат не удостоил Джироламо ответом, но он читался в его глазах. Оттовион поднялся. Джироламо поднялся тоже, продолжая разглядывать его и мучительно размышляя, чем бы пронять молодого человека, чтобы получить хотя бы крупицу сведений, иначе его поездка будет бесплодной.
Падроне предупреждал его особенно не давить, не запугивать молодого человека, никак плохо не воздействовать на него. Где его слабое место? Сыновняя почтительность? Страх? Может быть, уколы совести? Этот человек производил впечатление порядочного, совестливого. Молодой, ещё не опытный дипломат, дорожащий своей карьерой и боящийся любых осложнений и обострений. Этим и надо воспользоваться!
