— Нам надо уезжать, женщина!
— Тогда я сама отправлюсь к нему в контору!
И она решительно шагнула к дверям.
— Проклятье! — Коройя, охваченный внезапной яростью, схватился за шпагу и готов был уже оборвать жизнь этой наглой сороки, если бы не его человек, который бросился между ними. Рыцарь с огромным трудом взял себя в руки.
— Хорошо, — сказал он с внезапным безразличием. — Ты, женщина, видно, думаешь, что только мы находимся здесь в опасности, а тебе ничто не угрожает. Ты глупа. Как только ты попадёшь в руки венецианцев, они пытками вытянут из тебя местонахождение твоего сына, а потом выдадут вас обоих османам. А скорее всего, они сами поспешат убить вас, чтобы не объяснять туркам, как вы здесь очутились. А теперь ступай к своему Мендересу!
Хуан Альберто Коройя повернулся к Елене спиной и отправился к себе в комнату, не сказав ей больше ни слова.
Рыцарь тяжёлым взглядом осматривал свою комнату, которая аскетической простотой походила на монашескую келью, но ему самому казалась сейчас душной тюремной камерой. Бутыль сливовицы, наполовину выпитая, стояла на каменном буфете, выступе древней античной постройки.
Глаза рыцаря налились кровью, но он не был пьян, он смертельно устал.
Проклятая наложница султана оказалась наглой, непокорной и своенравной и отнимала у него много душевных сил. И для того чтобы справиться с её возражениями, возмущением по поводу её участи, её взглядом, то презрительным, то требовательным, то испепеляющим, то умоляющим и всегда совершенно искренним, ему приходилось постоянно вызывать в памяти те страшные сцены, которые он пережил тридцать лет назад совсем молодым рыцарем, когда защищал Мальту во время Великой осады
[132], — сцены гибели его товарищей на форте Святого Эльма в ночь на 24 июня 1565 года. Когда турки после многодневной осады, потеряв несколько тысяч убитых аскеров и янычар, ворвались в пролом форта, они обнаружили там только горстку раненых рыцарей с мечами в руках, сидящими на лавках и табуретах. Это был последний бой раненых. В живых не остался никто. Озверевшие от собственных потерь, турки вырезали на телах умирающих рыцарей кресты и, прибив к плотам, сбросили их в море. Молодой Коройя был из тех, кто подбирал тела из воды, подтягивал баграми и хоронил. Вот тогда он дал себе обет: убивать османов до тех пор, пока они не исчезнут с лица земли, и помнить, что нет такой жертвы, которую бы не принёс настоящий христианин для победы над неверными!
В те годы он ещё не представлял себе, что впереди его ожидают более тяжёлые испытания и что ему доведётся истоптать ногами не только всю Святую Землю, но и весь арабский восток и всю Анатолию — сердце вражеской империи, овладеть языком и обычаями врага до такой степени, что он теперь понимал турок лучше, чем самого себя.
Когда Протей поручил ему выманить и выкрасть жену султана прямо из гарема, он блестяще проделал эту, казалось, невероятную операцию, дал ей возможность отойти от Стамбула, освободил и провёл через границу империи. Доставил сюда, в Далмацию. И вот...
Кто мог предположить, что едва они приплывут в Спалато, как буквально в двух шагах от него безрассудные ускоки вместе с такими же безрассудными спалатцами решат захватить турецкую крепость! И теперь по вине обстоятельств они попали в западню. Настоящую западню.
Из записей М. Лунардо (запись от... июня 1596 года):
«Клисса сдалась туркам 30 мая.
Говорят, что при обороне крепости погиб епископ Сени Доминис. Джованни Альберти, который, оставив в крепости только 40 человек, присоединился к Ленковичу и был зарублен турками во время одной из вылазок. Погибли ещё каноники из Спалато — Гауденцио, Вителизо и Скарниц. Участие духовных лиц в захвате и обороне Клиссы вызвало серьёзные столкновения проведитора Моро с местными священниками, которых он преследует наравне с другими мятежниками.
Говорят, маленькому отряду ускоков, бежавшему из крепости, удалось спасти ключи от неё, которые пропали вместе с ними. Наверное, они повезли их в Сень. Но зачем ключи, если крепость уже у турок?»
Глава 32
Венецианская терра ферма. Падуя. Конец мая 1596 года
Наступал тёплый ясный вечер. Два человека беседовали в тени увитой виноградом перголы — беседки в саду позади дома, наслаждаясь благоуханием, окружающим их. Воздух был наполнен гудением и стрекотанием насекомых.
Джироламо вышел в сад через дом. Сер Маркантонио отдыхал в своём любимом кресле с высокой резной спинкой, принесённом слугами из кабинета. Рядом, за столом, на котором стояли графин с розовым вином, бокалы и блюдо с фруктами, сидел фра Паоло. Несмотря на большую разницу в возрасте, Реформатора и каноника связывала искренняя дружба.
Эта дружба была основана на глубоком взаимном уважении двух умных, благородных и образованных людей. Монах к своим сорока трём или сорока пяти годам был признан одним из учёнейших людей Италии, глубоко знающим не только теологию, кафедру которой он получил в Падуе, но и считался знатоком астрономии, математики, медицины и истории.
Лунардо тоже увлекался наукой, но, проявляя необычайную любознательность, считал себя дилетантом, то есть человеком, испытывавшим от научных занятий делицию — наслаждение.
Остановившись на пороге беседки, Джироламо почтительно поклонился обоим. Реформатор с довольным видом поманил.
— Мы обсуждаем, кем может быть загадочный Митридат, о котором говорил убиенный Порко, — пояснил он. — Ведь если верить его словам, Митридат устранил последовательно всех, готовивших в Венеции план «Кизил элма»! К какому лагерю он может принадлежать? — Реформатор многозначительно замолчал и жестом пригласил Джироламо отведать неаполитанских яблок и инжира. Потом спросил: — Что ты думаешь?
Джироламо не спеша надкусил яблоко, похвалил его освежающий кисловатый вкус и сказал:
— Возможно, это правда. Возможно, Митридат действительно существует. Но, согласитесь, падроне, он появился прямо-таки как Deus ex machinal
[133].
— Что ты хочешь этим сказать? — встрепенулся Лунардо.
— Я хочу сказать, что с помощью этого мифического Митридата Порко очень ловко все объяснил, свалив все убийства на него и ничего нам не сказав. Кто он, в самом деле? Венецианский заговорщик? Турок? Агент кайзера? Может быть, Порко вообще выдумал его? Кто, в конце концов, выстрелил в самого Порко? Опять же Митридат? — Джироламо скосил глаза на внимательно слушавшего его каноника. Тот ему едва заметно кивнул в знак поддержки.
Лунардо конфузливо поморщился.
— Я нахожу тебя сегодня в удивительно недоверчивом настроении! — недовольно пробормотал он. — Вот и святой отец тоже!
