— Ну что, — сказал насмешливо атаман новгородских удальцов Прокопий полонённым мурзам и сыну хана Темиру, — кто супротив Бога и Великого Новгорода? Слабоваты ваши божки-то оказались!
— Вы по-подлому нас победили, — прохрипел Темир, — подкрались, как тати в нощи, и зарезали, а вот бы в честном бою...
— Нелюдь заговорила о честном бое? — удивился податаманье Смольянин, — а сколько вы русичей зорили, а сколько детишек малых бросали в огонь да сиротами сделали?
— На то она и война... — начал было Темир, но, получив от Кистеня страшный пинок под зад, вдруг заревел благим матом.
— Что с ним, боярин, говорить — в Волгу его, свинью.
— Вот вы всегда так, разбойники, убиваете безоружных людей... — захныкал было татарин, потирая свою толстую задницу.
— У тебя была сабля, что же ты ей не воспользовался? — резонно возразил Смольянин.
— Боярин, дай-ка мне с ним подраться, — попросил Кистень.
— Ну-ну, только без смертоубийства, за него хороший выкуп дадут, — слегка улыбаясь, предупредил Прокопий и сказал, обращаясь к Смольянину: — Пусть порезвятся.
Тот согласно кивнул головой.
— Что возьмёшь, татарин? Хошь тебе меч, хошь тебе саблю, давай сразимся, а я буду супротив тебя безоружным.
Темир недоверчиво посмотрел на ушкуйника:
— Ведь обманешь!
— Да вот те крест, — ответил Кистень и широко перекрестился.
— Давай мне саблю, — сказал Темир и, получив оружие, решительно бросился на Кистеня. Тот, безоружный, легко увернувшись от тучного, как корова, ханского сынка, дал ему такого пинка, что Темир зарылся головой в песок и снова заревел. Но его рёв был заглушён громким хохотом ушкуйников. Многие от смеха катались по песку.
— Ну, Кистень, потешил ты нас, — сказал Прокопий, давясь от смеха. — Темир теперь точно целый месяц не будет сидеть. Поднимите его.
Но Темир, еле поднявшись, раскорякой сам дошёл до ивняка и лёг под ним животом вниз. Туда же ушкуйники отвели и остальных связанных татарских воинов — их было около семидесяти. К удивлению новгородцев, хан Саличей выкупил только троих: своего сына и двух наиболее важных мурз. Посредник сказал при этом:
— Остальных мы не будем выкупать, делайте с ними что хотите: это не воины, а собаки шелудивые, бросившие оружие!
Слова хана были переданы пленникам.
— И что мы с ними будем делать? — спросил Прокопий. — Убить — рука не подымается, а так — лишняя обуза. Продать — некогда. Давай их отпустим: всё равно в войско татарское они уже не вернутся: по закону басурманскому там им смерть или жалкая участь собирателей кизяка!
Новгородский толмач объявил пленным волю предводителя ушкуйников. Им развязали руки, дали немного пищи и посоветовали убираться на все четыре стороны, хоть к чёрту на рога, хоть к его чёртовой бабушке! Татары замялись, они понимали, что дороги назад нет.
— Ну что же вы стоите, бегите отсюда к своему татарскому Салтану, — громко захохотали молодцы, — или думаете, что мы вас кормить и дальше будем?
— Лучше убейте нас! — закричали татары. — Но назад мы не пойдём!
Посоветовавшись, предводители ушкуйников отправили их вместе со стражей и с награбленным добром в далёкий Новгород — хоть какой-то прок от них да будет...
После взятия Великого Булгара ушкуйники разделились: большая часть во главе с Прокопием продолжала разорять волжские селения, малая дружина в пятьсот человек, во главе со Смольянином, решила пограбить камских татар, которые особенно и не ждали новгородцев, думая, что те застрянут на Волге. Однако просчитались: набеги на их городки были стремительны, и почему-то селения всегда оказывались окружёнными, так что татарские воины малодушничали и теряли всякую охоту к сопротивлению. Причина была проста: часть ушкуев ночью или в туман переплывала дальше, где был поселок или городок, а затем тихо, крадучись, их окружали.
Плыли по Каме... Угрюмые её берега, особенно правый, высокий, будоражили сознание, как бы подсказывал, что именно эти места могут быть притонами разбойников. Каменистые горы, покрытые небольшим лесом, мрачно смотрелись в реку, как бы говоря, что тут не только небезопасно плавать купцам, но и селиться поблизости.
Воины из нескольких камских городков объединились и попытались из луков обстреливать ушкуйников, плывущих на лодках. Но стрелы существенного вреда не причиняли, так как удальцы всегда соблюдали осторожность и двигались посередине реки. Но однажды, когда татары, выбрав место на Каме, близко подошли к берегу и приготовились было к стрельбе, на них вдруг посыпалась туча стрел, которые, к удивлению, пробили их кольчуги, а также раздался залп из пищалей. Около сорока человек было убито и ещё тридцать четыре ранено. Но особенно сильно противника поразил гром, как они потом называли, из железных палок. Это происшествие надолго отучило татар обстреливать ушкуи.
Был случай, когда новгородские молодцы, захватив татарский городок, вдруг внезапно покинули его, узнав о приближении большого войска. Ликованию мирного населения и воинов не было конца! Но посланная за удальцами погоня попала в засаду, и все татарские конники были перебиты. Ушкуйники неожиданно для всех вернулись в город и, застав его врасплох, разбили пирующее войско без особых для себя потерь. Два кошмарных дня и две ночи продолжался грабёж. Разъярённые ушкуйники за своих погибших товарищей убили почти всех захваченных в плен воинов, а городок сожгли.
Это был серьёзный урок камским татарам: после этого почти ни один из населённых пунктов на Каме не оказал серьёзного сопротивления. Новгородские молодцы безжалостно вырезали всех сопротивлявшихся. Когда-то русичам преподали такой же урок сами татаро-монголы: щадили жизни сдавшимся и убивали тех, кто оказывал малейшее сопротивление, причём разрушая (чаще сжигая) всё селение. Спустя небольшое время Русь стала им платить долги по-христиански: «Какой мерой вы мерили, такой и вам будет отмерено!» Начальные люди запретили ушкуйникам пить вино и издеваться над безоружными людьми. Поэтому насилия или пыток не было. Для того жестокого века — более чем гуманно.
Для Кистеня и Дреговича, первых разведчиков-пластунов, было упоение боем, игра со смертью. Дреговича посылали на самые рискованные задания. Добры молодцы даже поговорку сложили: там, где лошадь не вытащит и медведь не осилит, — Дрегович и лошадь заменит, и медведя убьёт. Обладая чудовищной силой, он ещё был и необычайно ловок. Дружба с Кистенём помогла ему в совершенстве овладеть русским боем.
Дрегович, ушкуйник, рождённый в семье смердов, еще в юности познавший утеснения от богатых, искалечивший своего господина и убежавший на Волгу, где промышлял вместе с такими же удальцами, не знал страха и с рвением исполнял воинское дело у новгородцев, как добросовестный ремесленник выполняет свою работу. Отпетый по судьбе, рано лишившийся теплоты семьи, он был далеко не чужд благородства, особенно воинскому братству, а это роднит больше, чем семейные узы. Встреча с новгородскими удальцами перевернула всю его жизнь. Постепенно, в разговорах со старыми воинами, он стал понимать, что выше всего есть ещё и Родина, которую он стал воспринимать и как своё родное село, что недалеко от Мурома, и леса, и поля, и всех русских людей. Вернувшись домой, он первым делом наведался к своему господину и был бы, наверно, схвачен толпой слуг, если бы не два десятка вооружённых удалых его друзей, с которыми боярину пришлось считаться. Нет, Дрегович не мстил, но холуи боярина были обезоружены в первые же минуты. Кто вздумал сопротивляться, тому друзья Дреговича хорошенько намяли бока и обещали в следующий раз снести буйну голову.
