— Исполать тебе, боярин, — насмешливо поклонился своему бывшему господину ушкуйник, — слышал, уж очень хотел ты меня видеть, — так вот я перед твоими ясными господскими очами, да, я думаю, ты и никогда меня не забывал!
Дрегович указал на сухую левую руку боярина, плетью висевшую вдоль тела, которую он резко вывернул в своё время, когда боярин попытался ударить его плёткой.
— Что же ты, разбойник, делаешь! — гневно воскликнул боярин Всеслав. — Ты и Бога забыл, и не хочешь мне повиноваться, смерд!
дрегович изменился в лице:
— А вот насчёт смерда, мразь, ты это зря!
Его сильные пальцы сжали правое плечо боярина: тот, извиваясь от непереносимой боли, медленно сполз на пол и потерял сознание.
— Хлипок оказался, белоручка несчастный, — сказал Дрегович, вытирая руку. — Приведите его жену и дочек, а приказчику Авдею всыпьте сто горячих от меня лично, чтобы не занимался лихоимством да не притеснял моих земляков!
Один из ушкуйников, не церемонясь, вылил на голову боярина бадью воды, тот, очнувшись, сделался смирным, как ягнёнок, и, увидев связанное семейство, жену и двух дочек, завопил о пощаде:
— Делай со мной, разбойник-сатана, что хочешь, а их не трогай!
— А сейчас ты мне не волен указывать! — загремел Дрегович. — Могу твоих же семейных на поруганье своим молодцам отдать, а тебя пытать, и долго пытать, а потом всех вас вместе с усадьбой и сжечь. Аль забыл, как сам расправлялся?
— Прости, Дрегович, — робко попросил вдруг остывший Всеслав, — не буду я вредить, только не губи моих родных!
— Думаю, ты понял, — резонно ответил ушкуйник. — Если услышу про тебя плохое, особливо если будешь мстить моей семье, я всех твоих и тебя на куски порежу, но первой умрёт твоя семья: сначала дочки, жена, а потом и ты! Меня не будет, кто-нибудь из моих братьев, — Дрегович показал на богатырей-ушкуйников, — эго сделает. А вот тебе на память о нашей сегодняшней встрече.
Дрегович достал засапожный нож и быстро чиркнул лезвием по щеке боярина, оставив длинный неглубокий порез.
— Да, боярин, — сказал насмешливо друг Дреговича, Кистень, — ты живи, да не забывай Бога и нас!
Именно глядя на таких, как Кистень, удальцов, говорили: махнёт рукой — улочка, махнёт другой — переулочек. Он одинаково хорошо дрался всеми видами оружия, но не было ему равных в ушкуйническом войске по метанию ножей, русскому бою и бегу. Быть первым среди самых удалых храбрецов — ох как трудно! Но он был им. И всегда выходил из самых, казалось бы, немыслимо трудных передрязг. Не случайно атаман Прокопий сделал его, новичка в ушкуйниках, десятником.
Поход новгородских удальцов по Каме принёс страшный переполох татарам, чувашам и башкирам. В одном из селений Кистень нашёл своего друга Братилу, где тот был рабом и потешал татар своим скоморошьим искусством. Скоморох упросил Кистеня взять его в ушкуйники.
В этом татарском городке, якобы покорившемся силе удалых, в честь русских богатырей устроили пир. Татарские старшины предложили ушкуйническим начальным людям повеселиться в шатре, а рядовым удальцам — на улице. Никто из них и не мог предположить, что возможна засада. Тем не менее десятники решили уважить старшин и выпить хотя бы немного вина и кумыса, а своим воинам велели организовать лагерь.
Тогда татары, во главе с мурзой Алтабаем, изменили план. Они вздумали захватить начальных людей и заставить всех остальных новгородцев прекратить сопротивление.
Пир — в полном разгаре, но вдруг по условному знаку Алтабая на каждого из десятников набросилось по четыре татарина, которые вмиг пообрывали с них сабли и кинжалы. Это было настолько неожиданно, что почти никто не оказал сопротивления. Кроме Кистеня. Приёмы русского боя и тут сослужили верную службу.
Сразу же два татарина, стукнутые друг о дружку лбами, замертво покатились по полу, третий получил удар ногой в лицо и с выбитым глазом заревел на всё селение, четвёртый, переброшенный через спину, рухнул на Алтабая, покалечив его и сломав себе три ребра. Два стражника, стоявшие у шатра, бросившиеся было с копьями, получили каждый по ножу в горло — эти заговорённые ножи Кистень всегда держал в сапогах. Два татарских силача, напавшие было на коренастого Дреговича, покатились с разбитыми черепами.
Это неожиданное сопротивление на какие-то секунды ошеломило остальных врагов и воодушевило десятников: у татар были отняты сабли, в них полетели тяжёлые блюда, бывшие на столах. Но спорее других действовал Кистень: его сабля сверкала с быстротой молнии — за какие-то мгновения было обезглавлено до десятка «радушных» хозяев. Он вдруг закричал волчьим криком, что еще больше напугало суеверных татар, принявших неуязвимых русичей за оборотней...
Оставленный старшим в стане Ладожанин понял этот условный знак. Моментально все ушкуйники были на ногах и построились в боевой порядок и вовремя. На них во весь опор уже летела татарская сотня, спрятавшаяся за холмом, однако её встретили роем стрел — несколько десятков татар упали. Но бешеную скачку никак не остановить, и оставшиеся продолжали нестись вперёд и гибнуть под стрелами новгородских удальцов.
Потом начали заворачивать назад, но поздно: часть новгородцев, под прикрытием лучников и самострельщиков, бросилась в атаку, поражая татар копьями. Но самая большая неприятность была впереди. Обезумевшие от ужаса татары, думавшие спастись бегством, вдруг были атакованы пятёркой десятских, которые, уничтожив татар в шатре, с ужасными криками и с татарскими же копьями бросились добивать окружённых и потерянных людей. Дрегович, взявшийся за опорный шест, поднял весь шатёр и начал крушить им уцелевших татар.
Эта страшная картина произвела ужасный переполох и вконец парализовала татарских воинов. Те спешились и, с развязанными поясами став на колени, ждали милости от победителей. Среди пятёрки десятников все, кроме Кистеня, были ранены, но не потеряли силу духа.
— Вытащите этого Алтабая, привяжите к хвосту лошади — и по полю, — приказал Кистень. — Всех остальных воинов — добить, селение сжечь, мирных — не трогать.
Два ушкуйника, привязав еще живого татарского старшину к хвосту его любимой кобылы, сев на коней, стали погонять. Искалеченный Алтабай принял мучительную, но заслуженную казнь. Сдавшихся тридцать татарских воинов отпустили без оружия: Русь никогда не била лежачих...
Между тем Кистень, удачно выкрутившийся из ловушки, был наказан Прокопием: тот временно разжаловал его за пир с врагом в простого воя, до отличий. И это ещё была особая милость: с другим ушкуйнический воевода не стал бы нянчиться, с позором бы выгнал из отряда без денег и оружия...
ТАТАРСКАЯ ВАЛЬКИРИЯ
Прокопий понял, как переживает Кистень из-за случившегося, и посоветовался со Смольянином:
— Может, простим молодшего, как-никак опыта у него ещё мало?
— Нет, пусть помучится, да и уроком это послужит другим своевольникам-повольникам! — ответил тот.
