— Да. Себя не жалеют, — согласился адмирал Хоукинз, спустившийся с мостика на шканцы встретить французов.
Федяня поёжился. Он представил себе, каково это — карабкаться под огнём по почти отвесно стоящим мостикам на высоченный борт галеона. Это и при минимальном волнении опасно. А волнение есть в открытом море всегда. Только во внутренних гаванях да в прибрежных мелководьях, отгороженных от моря цепочками островков, — каковы, к примеру, ганзейские берега в Немецком море — и нет. К тому же ещё сверху на головы нападающим нещадно льют кипяток из чанов, колют пиками, цепляют баграми, валят помои и дерьмо... Бр-р-р! Действительно, они себя не жалеют — эти ярко окрашенные «чёрные»...
Но тут адмирал, непрестанно щипавший в раздумье свой жёсткий светло-русый ус, встрепенулся и сказал громко:
— А впрочем, нет, Лэпсток, они не так просты. Не больно они подставляются испанцам. Вот представьте себе бой с их участием. Они вполхода идут со спущенными марселями в тени фрегатов. С испанских кораблей их и не видно — тем более, что они сплошь чёрные. Подошли на полмили, подымают все паруса, рывок вперёд — и пока испанцы расчухают, что к чему и что это за гроб с траурными лентами из-за французского фрегата выплывает, — а они уж вошли в «мёртвую зону», ядра с галеонов летят над топами их мачт и можно отвязывать абордажные мостики...
— Да, у них достаточно много шансов прорваться необстрелянными прямо к борту испанцев, будь у тех хоть лучшая в мире артиллерия. Хотя да, конечно: действовать им надо в составе эскадры, с крупными кораблями, — в ответ сказал капитан «Сити оф Йорка».
— Что они и делают. А вот и наши гости!
Ял французов ткнулся в борт английского флагмана. Но, к удивлению всех стоящих на палубе «Сити оф Йорка», поднявшиеся на борт офицеры французской эскадры были не более похожи на раскрашенных голых дьяволов с чёрных бригантин, чем негр на белого.
Начать с того, что, едва первый из французов перешагнул через фальшборт «Сити оф Йорка», по палубе, перешибая обычные корабельные запахи: смолы, пеньки, мокрого дерева, краски и парусины, поплыл резкий аромат духов. Горький запах наводил на горькие мысли о недоступных роскошных женщинах, об уставленных батареями каменных флакончиков с притёртыми пробками туалетных столиках, о сумраке будуаров... Белокурые локоны, выбивающиеся из-под пышной шляпы с плюмажем из белых и золотистых перьев, выбритый подбородок, крахмальные брыжи белейшего воротника, атласный тёмно-голубой камзол с серебряным шитьём, прорезные малиновые буфы коротких придворных штанов с абрикосово-жёлтым трико, ботфорты из мягчайшей кожи, с серебряными пряжками...
— Шевалье д'Аргентюи, первый офицер эскадры вице-адмирала Роже дю Вийар-Куберена, — подметая палубу перьями шляпы, замысловато, с прискоками, поклонясь, представился он.
— Джон Хоукинз, адмирал эскадры Её Величества королевы Англии, — сухо, с достоинством, как бы компенсирующим отсутствие звучных титулов, в ответ назвался Хоукинз.
Фёдор успел подумать: «Эге! А ведь наш адмирал тоже боится, как бы его эти аристократы не обидели!» Ох, как эта самолюбивая боязнь унижений была ему знакома! И откуда в нём это наросло? Ведь не скажешь даже, что в Англии началось. Не в Англии, а в России, когда деда выпороли за недоимки в губной избе, — и он, совсем ещё малец, подумал: «Если меня удумают выпороть, когда вырасту — ни за что не дамся! Убью кого или сам себя порешу!» Позже припомнил рассказы о пытошных застенках и перерешил: не станет он лишних тяжких грехов на себя брать — тем более, что пока будешь убивать палачей, тебя скрутят — и на дыбу...
— Я сказочно польщён знакомством со столь известным адмиралом! — расшаркался уже иначе, ещё прежнего замысловатее, шевалье д'Аргентюи. Пошли взаимные представления, которые ограничились штатными офицерами, — и кандидаты на должности тихонько отошли в стороночку.
12
Но на совместный торжественный обед их пригласили всех до одного — и первых, и вторых кандидатов, и даже третьих. А от французов присутствовали только штатные офицеры — да и то с одних больших кораблей. А с чёрных бригантин то ли никто не откликнулся, то ли надушенные красавчики им не передали приглашение.
Хоукинз осведомился у самого адмирала дю Вийар-Куберена — что сие означает? Неучтивость ли это, противоречащая всем представлениям англичан о Франции, как отчизне хороших манер? Или прирождённая ненависть к нашей нации? Или ещё что?
Адмирал — сухощавый старик в серо-стальном шёлковом одеянии со стальными пряжками, остроносый и вспыльчивый, огорчённо махнул маленькой изящной рукой и сказал:
— Э-э, они мне практически не подчиняются. Я-таки королевского флота адмирал, хотя и не полный, а они пираты. Впрочем, окажись я на месте любого из них, вероятнее всего, и я бы плюнул на всё — и, перечеркнув всю прошлую свою жизнь, сам пошёл бы в пираты!
Хоукинз, шумно поддержанный всеми соотечественниками, сидящими за содвинутыми столами, попросил разъяснений — и французы охотно поведали ему страшную повесть.
Повесть о том, что 24 августа минувшего, 1572, года в Париже и по всей Франции, кроме юга, произошло. Большая часть экипажей Хоукинза была в те дни в море, а иные ещё и много месяцев после этого — Фёдор, например, был с Дрейком, а тот в августе прошлого года обосновывался в «Порт-оф-Пленти» (Порте Изобилия) — укромной маленькой гавани близ Номбре-де-Дьоса. И воротились они в Англию только 9 августа нынешнего года, через год после тех событий. Иные уж события волновали Англию, об ином толковали в кабаках и на рынках. Нет, что-то смутно-ужасное они слышали, но за ворохом более злободневных новостей, особенно из Нидерландов, где свирепствовали герцог Альба и инквизиция, это «что-то» так и не прояснилось. А тут — вот оно, воочию.
Итак, 24 августа 1572 года Париж праздновал бракосочетание дочери Екатерины Медичи, сестры короля Карла Девятого, Маргариты Валуа — знаменитой в будущем «королевы Марго» — и беарнского принца Генриха Бурбона. Если точнее, не принца, а короля Наваррского. Но парижане упорно именовали носатого и волосатого южанина «беарнцем», показывая тем самым, что это бедное, маленькое горное королевство здесь, в столице мира, никто всерьёз не воспринимает. Показывали этим также, что жених не ровня невесте, всего лишь провинциальный владетель. Ну и, наконец, — что протестанта с Юга Париж не приемлет в качестве своего (и всей прекрасной Франции) возможного властелина. Ведь каждому в столице было известно, что печально прославленная кровосмесительством семья Валуа перестала давать стране здоровых мужчин...
Но парижане не без оснований надеялись на то, что теперь приутихнет, наконец, пожирающая страну гражданская война: если породнились вдохновительница Католической Лиги, мать невесты, и вождь протестантов, жених, то...
Увы! Расчёты на мир были небезосновательны, но они не учитывали коварных планов Лиги!
На бракосочетание своего вождя в столицу съехались десятки тысяч протестантов со всей Франции. Одни в свите жениха. Другие — с мечтой теперь, когда кровавая усобица, кажется, стихает, открыть в столице своё маленькое дельце. Третьи — просто поискать приключений. Четвёртые — посмотреть великий город. Но на шестые сутки после собственно бракосочетания, в ночь на день святого Варфоломея, парижане-католики набросились на пришельцев-протестантов. Квартирохозяева топорами рубили квартирантов; любвеобильные хозяйки гостиниц канделябрами раскраивали черепа пылким любовникам-южанам...
