Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в барский дом. Сквайр Трейверс Мэйн заинтересовался моей матерью, проезжая мимо на охоту с гончими. Видимо, он счел ее более лакомой добычей, чем лиса. Я, как всегда, была при ней, и, говорят, сначала он остановился, чтобы сделать комплимент столь прелестному ребенку. Он был любезным джентльменом, с женой которого год назад произошел несчастный случай на охоте, после чего она была прикована к кровати. Сквайр не был распутником. Конечно, связи с женщинами у него случались, что можно понять, приняв во внимание состояние его жены. Но, так или иначе, он пригласил мою мать быть у него экономкой и оказывать услуги, характер которых не уточнялся. Она согласилась при условии, что я останусь вместе с ней.
С этого дня наша жизнь переменилась. Моя мать стала компаньонкой и камеристкой леди, которой она пришлась по душе, а отсюда был всего один шаг до постели сквайра. Детьми супруги не успели обзавестись, и оба приняли во мне большое участие.
Меня обучали чтению и письму, в чем, моя милая Арабелла, я весьма преуспела. К этому времени я решила стать настоящей леди. Я по горло была сыта деревенской жизнью. Местные детки своевременно раскрыли мне глаза на то, что я ублюдок. Это мне не понравилось. А в поместье все было совершенно иначе. Сквайр и его жена никогда не называли меня ублюдком. Более того, их отношение ко мне явно подчеркивало, что я не ровня деревенским ребятишкам, что я их превосхожу и что мне следует постоянно увеличивать этот разрыв.
Позиции моей матери становились все крепче. Леди Трейверс Мэйн во всем полагалась на нее, так же, как и сквайр. Он был не слишком склонен развлекаться, как, стоит заметить, и развлекать кого-либо. Я думаю, в то время все были озабочены разгоравшимся конфликтом между королем и парламентом. Мне кажется, никому и в голову не приходило, что могут победить «круглоголовые». Все верили в то, что армия очень скоро разделается со смутьянами.
Сквайр был слишком стар для того, чтобы служить в армии. Мы находились далеко от больших городов, и новости порой добирались до нас месяцами. Мы продолжали жить по-старому. Господа так полюбили меня, что наняли для моего воспитания гувернантку, а мать постепенно стала как бы хозяйкой поместья, лишь отдающей распоряжения. Леди, судя по всему, не возражала против этого. Она понимала, что сквайру нужна женщина, и рассудила: пусть лучше это будет моя мать, чем еще кто-то. Можно сказать, что я росла в атмосфере тепла и уюта.
— Тебе повезло.
— Знаешь, я не из тех, кто думает, что самое главное — везение. Человек сам кует свое счастье, так я считаю. Моя мать строго блюла себя… пока не появился сквайр. После этого она сохраняла верность ему, хотя к ней и подкатывались. В ней была изюминка. Есть такие женщины, — сказала она, своей улыбкой, видимо, давая мне понять, что тоже относится к женщинам, в которых есть эта самая изюминка. — Но она ни разу не поддалась искушению, и сквайр был благодарен ей за это.
— Ты взяла себе его имя.
— Ну, это казалось разумным. Когда мне было лет пятнадцать, со сквайром произошел несчастный случай на охоте. Мать пыталась выходить его, но он не протянул и года. Состояние леди тоже стало ухудшаться. Мать стала беспокоиться, ведь она понимала, что наша жизнь может круто измениться и добрые деньки кончатся. Через год или два так и случилось. Слуги понемногу начали роптать на мать: ведь сквайрa, который, так сказать, укреплял ее позиции, больше не было. «Кто она такая? — спрашивали они друг друга. — Чем она лучше нас?» Они припомнили и то, что она родила меня вне брака, и я вновь услышала слово «ублюдок».
Когда умерла леди, в поместье приехал кузен сквайра. Он поглядел, как моя мать управляется с домом, и, наверное, заметил в ней ту самую изюминку, о которой я говорила. Думаю, он был готов не только вступить во владение имением, но и влезть в постель покойного сквайра. Моя мать невзлюбила его. Он не был похож на сквайра. Нужно было быстро принимать решение, но оно пришло не сразу. Все прояснилось лишь тогда, когда этот самый кузен начал заглядываться на меня, и мать сказала, что мы уезжаем.
С собой мы прихватили изрядное количество багажа, накопленного за эти годы: время от времени сквайр и его жена делали нам весьма дорогие подарки, так что нищими мы не остались. Война закончилась. Оливер Кромвель стал нашим лордом-протектором, все театры закрылись, и все увеселения в стране были запрещены. Перспектива открывалась унылая. Мы не представляли, куда нам податься. Мать подумывала о том, чтобы купить где-нибудь небольшой домик и вести там скромную жизнь на имеющиеся сбережения.
Через несколько дней после отъезда мы заехали на постоялый двор, где остановилась труппа странствующих актеров. Нет-нет, того, что ты предполагаешь, не произошло. Среди них не было моего отца, но, когда мать упомянула о нем, присутствующие оживились. По их словам, в старые добрые дни его имя гремело. Он играл при дворе, и сама королева хвалила его. Она очень любила театр. Но теперь король был обезглавлен, а королева находилась во Франции, ожидая, когда престол займет ее сын. Наши собеседники сказали, что для актеров в этой стране не будет никакой жизни, пока новый король не сядет на трон.
Они тихонько произносили тосты за падение лорда-протектора, что в те времена было опасно. У них были свои планы: они собирались перебраться во Францию, где в это время театр процветал. Французы любили театр, и актеры там жили как господа. Пока в Англии правили пуритане, никакой надежды не могло быть.
Актеры провели на постоялом дворе несколько дней, и, как ни странно, моя мать сумела очаровать одного из ведущих исполнителей труппы и сама была им очарована. Что же касается меня…
Харриет слегка улыбнулась и сказала:
— Что-то я слишком разболталась.
— То, что ты рассказываешь, очень интересно. Ее глаза затуманились.
— Мой язык всегда обгоняет мои мысли. Ты мало что понимаешь в таких делах.
— Но мне следует учиться, разве не так? Ты — наша гувернантка и обязана нас учить. А ведь мне, Харриет, предстоит еще очень многому научиться.
— Это верно, — согласилась она и вновь замолчала.
Вскоре после этого она поспешно пожелала мне доброй ночи и ушла.
В течение нескольких дней она была непривычно молчалива, и я решила, что она жалеет о своей откровенности.
* * *
Какой радостью была постановка нашего спектакля на подмостках в холле! Нашими зрителями были Жанна, Марианна, Жак и семейство Ламбаров. Мы поставили небольшую пьесу, и главная роль досталась, само собой разумеется, Харриет. Лукас был ее возлюбленным, а я — соперницей, собиравшейся отравить Харриет. У детей тоже были свои роли, и даже маленький Фенн вошел и вручил письмо со словами: «Это вам», что вызвало в нем самом непонятный взрыв радости. Когда мне пришлось выпить отравленный напиток, первоначально предназначавшийся для Харриет, и упасть на пол, мадам Ламбар взволнованно закричала:
— Хотя вы и не заслуживаете этого, мадемуазель Арабелла, вам следовало бы сейчас принять моих репейниковых сердечных капель.
