— Ну, так что же? Давайте сегодня ещё до полудня пойдём. Горные козлы, туры. Здесь, недалеко.
— Спасибо, принц, очень это заманчиво. Но — работа. Дело не должно никогда отходить в сторону. Научная работа, исследование. А уж потом — охота. Да и в Синьцзяне нас ждут, им уже сообщили. Спасибо, Ваше высочество. Может, на обратном пути. Может, через год. — Оба засмеялись.
Хассан-Бегину было за шестьдесят, но он тоже очень молодо выглядел и был коренастым, крепким и подвижным.
Гладкое овальное волевое лицо, узкие чёрные усы полукругом, длинные волосы, чуть с сединой, схваченные сзади.
Долго ещё сидели за достарханом. Принц рассказывал о горных людях, о соседнем китайском Синьцзяне — горной провинции. О жизни и обычаях. Об овечьих отарах и суровом климате.
Полковник умел слушать. Этим качеством, к сожалению, обладают немногие. А ведь оно всегда даёт преимущество. И в получении информации, и в выигрыше времени, и ещё во многом.
Принц сидел рядом с бароном и тоже с аппетитом ел. Беседа шла оживлённо. Настроение у всех было приподнятое.
Почтенная алайская царица вошла в юрту поприветствовать гостей. Она держалась прямо и гордо, одетая в золочёный, яркий халат. Суховатая и очень стройная девяностошестилетняя Курман-Датха воплощала в себе достоинство и величие. Её морщинистое лицо было строгим и гордым. Даже, когда она улыбалась, пронзительные и умные глаза оставались холодными. В Алайском царстве её считали великой правительницей. Её халат, у ворота и по нижнему краю отороченный куньим мехом, отделанный золотом и тиснёной кожей, отличался яркостью и многоцветием. Снизу бархат халата был алым, в середине у пояса — зелёным, сверху у плеч — синим. Замысловатые золотые узоры разделяли эти цвета. Одеяние было поистине царским. Ноги царицы, в сапожках из красного сафьяна, ступали мягко и уверенно. Белые её волосы были аккуратно убраны под островерхую шапку, тоже из красного бархата, отороченную мехом куницы.
Голос, чуть надтреснутый от возраста, оставался, однако, твёрдым и звучным.
— Господа! Я желаю сделать подарок. — По её сигналу внесли роскошный, также шитый золотом, халат зелёного бархата. Она смотрела на барона, который, обладая сдержанностью и тактом, ещё не решил, как поступить в данном случае.
Но Пеллиот сдержанностью и тактом не обладал. Быстро вскочив со своего места от достархана, буквально схватил халат.
Конечно же, повидавшая немало всяких людей на своём долгом веку, царица снисходительно улыбнулась. Улыбался и барон. Суетливый синолог развеселил его.
Высокая и широкая — не меньше десяти саженей в поперечнике — юрта, где принимали гостей, была убрана дорогими коврами. Отделанные серебром и золотом ножи, кинжалы и сёдла были развешены по стенам юрты на алых и розовых, зелёных и оранжевых ковровых полотнах. Длинная шкура ирбиса висела на стене, и пушистый хвост частью оставался на полу юрты. На огромном белом полотне достархана, расстеленном на полу, были разложены яства.
Запах мясного варева, пряностей, своеобразный чуть кисловатый дух кумыса, которым угощали гостей, витал в юрте.
Всё это согревало и успокаивало после долгого пути и перед более долгим странствием.
...Ещё ночью, после чая перед сном, барон выходил из юрты. Крупные и низкие звёзды, казалось, почти лежали на тёмных, чуть поблескивающих снегами, вершинах Хан-Тенгри. Первозданная чистота и свежесть горного воздуха как будто остудила душу, разгорячённую походом, трудами, мыслями, чувством ответственности и тревоги. Да и интересной, необычной встречей с принцем, с почтенной киргизской горной царицей.
И от этого стылого дыхания гор полковник вдруг ощутил отдохновение, будто великая природа земли очищала его от душевных тягот и вливала в сердце новые великие силы.
Словно сам, мерцающий в ночи небесным свеченьем, могучий хребет Хан-Тенгри с высочайшим пиком Тянь-Шаня дохнул на него своим чистым и летучим духом, первозданным и холодным, как вечность.
И сейчас, утром, барон снова вспомнил звёзды, огромные и низкие, ночное дыхание гор, прозрачную и бездонную тьму, которая вчера, казалось, закрывала целый мир.
Вставало солнце. Пора было готовиться к отъезду.
Прежде чем отправиться в путь, пока караван собирался в дорогу, навьючивая и седлая лошадей, полковник фотографировал окрестности. Все понимали, что финский учёный — а так он и был представлен в экспедиции, — фотографирует красочные горные ландшафты. Он же, будучи действительно учёным — этнологом, географом, картографом, историком, всё-таки съёмки делал для своего главного сегодня задания — военной разведки. Горные тропы и дороги он наносил на карту, тщательно вычерчивая не только основные маршруты дорог, но и дополнительные, обходные, порой тайные горные проходы по тропам и скалам.
Солнце уже выходило из-за гор, прогоняя ночной холод, многократно отражаясь яркими лучами в снегах вершин, и от этого восход становился и ярче, и светлее, и торжественней.
2. ШАЙТАН-ТОО
1906. Август.
Маннергейм, как и все в караване, двигался верхом. Его молодой, но умный и сильный иноходец с коричнево-золотистой гривой очень чутко понимал всадника. Шёл легко, будто играючи преодолевая большие расстояния.
Полковник, с юности привыкший к седлу, от дальней верховой дороги тоже уставал мало и всегда был бодр. Хорошо думалось на ходу, когда, конечно, не надоедал Пеллиот своим присутствием.
С трудом барону удалось избавиться от подчинения французу. Когда формировали экспедицию и с Пеллиотом шли переговоры, синолог настаивал. Но всё-таки за финским учёным стояла поддержка Российского правительства, и Пеллиоту это объяснили. Потом, уже после экспедиции, барон осознал, что болтливость француза могла ему, барону, стоить дорого. Но обошлось... Находчивость и ум молодого полковника, его истинная образованность, позволяющая ему действительно быть учёным, профессором, проводящим исследовательские работы, — всё это помогло ему не сделать военную свою миссию предметом обсуждения в китайских газетах. Копыта Филиппа звонко постукивали, топот коней каравана превращался горным эхом в лёгкий гул. Цепь экспедиции из восьмидесяти с лишним лошадей и полсотни людей, вытянулась почти на версту. Охрана — два десятка джигитов и казаков, нанятые Пеллиотом, пыталась подгонять отстающих, потому что растянувшийся караван было невозможно охранять. Дорога часто поворачивала за скалы, и за этими поворотами части каравана оставались скрытыми от глаз охранников. Правда, оружие в караване было у всех.
Проводив Маннергейма и Пеллиота, принц Хассан-Бегин сердечно попрощался и дал им в сопровождение десяток своих нукеров. Но, выведя караван из ущелья на прямой путь на Кашгар, нукеры попрощались и, поклонившись Маннергейму и Пеллиоту, поскакали восвояси.
Караван растянулся. Копыта позванивали о камень тропы. Гулкое эхо гор повторяло и множило звуки движения коней и людей. Бело-жёлтое горное солнце озаряло обветренные лица путников, отражалось в медных пряжках амуниции, конской сбруи, в металле казачьих штуцеров и шашек, горских мультуков
[4].
