После такой неутомимой и тщательной обработки огневых позиций полка даже идущий в атаку противник обнаруживал пулемётные гнёзда, артиллерийские позиции только во время их стрельбы. А когда был тяжкий налёт русской авиации, тот самый, после которого пили коньяк прошлой ночью, он, этот налёт, большого урона не принёс. Потому что противник, наблюдая линию обороны батальонов, ничего, кроме траншей, не увидал. Да и их, порой, только угадывал по продолжению видимых участков.
А все огневые точки, бревенчатые доты и позиции артиллерии были закрыты сверху сетками, заложены поверх сеток еловыми ветвями. Да ещё и засыпаны снегом. Люди ночь не спали после прибытия сюда. Все трудились, создавая маскировку, укрепляя позиции. Не выспались. Зато многие живы остались, а бомбы пропали у русских впустую, только лес переворотили. Потому как бомбили почти наугад. Обстоятельность и аккуратность выработались у него с годами долгой службы. Он и поседел со своими соратниками. С такими, как фельдфебель Хейкка или майор Салмио.
Может быть, излишняя его обстоятельность иногда и не позволяла его полку вырываться вперёд первым. И в учениях, и в разных переходах. А теперь и в войне. Наверно, потому он, уже полковник, опытный и бывалый, давно и командует своим полком. Его однокашники, да и те, которые много моложе, — тоже полковники — командиры дивизий и более крупных соединений. Полковник Экхольм уже командует войсковой группой. Другие... Но всё это Пяллинена не только не волновало, даже интересовало мало. Он, разумеется, хотел бы повышения, как всякий офицер. Но не ждал этого. Не следил за повышением других. Просто воевал.
Он, конечно, боготворил своего главнокомандующего. Гордился, что с давних времён воевал в его подчинении. Что личную награду имеет от фельдмаршала Маннергейма. Револьвер, вручённый ему, тогда ещё генералом, Маннергеймом в далёком восемнадцатом. В конце Освободительной войны. Гордился очень. Внешне, конечно, не подавал виду. И вовсе не ждал от главкома повышений за свою, очень добросовестную, упорную и отважную, военную работу. Просто воевал.
Три ночи вот не спал. Первые две — по делу. После артобстрела тяжёлой артиллерией противника батальоны всю ночь приводили в порядок линию обороны. Провёл небольшие перестановки подразделений. Вторую ночь работал с личным составом, разбирался с документами. Изучал последние сводки, присланные фельдсвязью, принесённые из штаба дивизии лейтенантом-фельдъегерем.
А третью ночь пил коньяк. Тут сам Господь велел, как говорится среди солдат. Гостинцы для фронта от главнокомандующего надо принимать с благодарностью. И с уважением. Вот и пропьянствовал всю ночь. Перед рассветом выпил чаю два чайника — литра два. И целый день провоевал, подавая команды по телефону из штаба и пробираясь из батальона в батальон. Прямо во время боя. Под огнём противника. Такая вот весёлая жизнь у командира полка на передовой. Не соскучишься.
Он сидел за небольшим своим столиком с полевым телефоном в натопленном штабе — полуземлянке-полудомике, — углублённом в землю, как блиндаж.
Наступила ночь, бой уже часа два как утих. Он не стал вызывать денщика, который был где-то рядом, положил в гудящую железную печку пару поленьев, сел на походную раскладушку, застеленную солдатским тёмно-серым одеялом. Он, как и Маннергейм, — а об этом, про главкома, многие в армии знали, — везде возил с собой свою койку-раскладушку.
Она заскрипела под ним, словно жалуясь на что-то. Перед глазами закачалась стенка из серых неотёсанных брёвен, покачнулась печка, топку которой он только что закрыл. Сон сморил его, сильного, но изнурённого военной работой, седого воина.
...— Господин фельдмаршал! — вошёл первый адъютант капитан Энкель. — К вам полковник Сииласвуо.
— Просите!
— Здравия желаю, господин фельдмаршал! По вашему вызову прибыл!
— Здравствуйте, господин полковник! Присаживайтесь.
— Благодарю.
— Докладывайте подробности.
— Сто шестьдесят третья дивизия противника, окружённая нашими силами в Соумуссалми и западнее Хилконниеми, явно готовится к прорыву. По данным моей разведки, зашевелились, перегруппировываются, идёт движение. Сорок четвёртая мотодивизия красных, о которой вы знаете, уже частично продвинулась для поддержки окружённых частей. Дополнительно приданная вами артиллерия расставлена по позициям.
— Всё правильно. В рождество они и попробуют прорваться. Полагая, что у нас всё-таки праздник. Да и ждать им некогда в окружении. Встретим их. Надо твёрдо удержать оборону, одновременно используя мелкие мобильные отряды.
— Как обычно?
— Да. Надо совсем перерезать сообщение и всякую связь между основным составом сто шестьдесят третьей и частями возле Хилконниеми. Они будут прорываться. И когда они иссякнут, измотанные нашей обороной, а это будет примерно через двое суток, мы и ударим всеми имеющимися там силами, — фельдмаршал с полминуты помолчал. — Если вам всё ясно, действуйте, господин полковник. А мы не дадим подойти к ним на помощь сорок четвёртой дивизии.
— Слушаюсь!
— Вы подтвердили мои предположения об их попытке прорыва. Теперь есть полная ясность.
— Разрешите идти?
— Успеха вам, господин полковник!
— Благодарю, господин фельдмаршал!
Моложавый и крепкий Сииласвуо ушёл, щёлкнув каблуками. Фельдмаршал взял со стола дымящуюся гаванскую сигару, толстую и крупную, и глубоко затянулся. Дым был медово-ароматный, горьковато-терпкий и одновременно со сладковатым привкусом. И синий.
Подошёл к карте на стене.
По всей линии обороны с приближением Рождества положение более или менее стабилизировалось. На Карельском перешейке, как и по всему фронту, противник потерял людей и техники в несколько раз больше, чем обороняющаяся финская армия.
Это понятно, противник наступает, штурмует, потому и потери. Но... теряя живую силу и технику, красные почти не продвинулись, точнее, совсем немного продвинулись на финскую территорию. Многие их жертвы оказались неоправданными.
Фронт растянулся на огромное расстояние — от финского залива почти до самого Северного Ледовитого океана. На отдельных участках батальон или даже рота финнов сдерживали натиск целой дивизии, а то и двух. Конечно, сама природа помогала. И скалы, и леса. Да и трескучий мороз этой зимы стоял на стороне Маннергейма. Его воины были лучше подготовлены к зимним условиям войны и намного легче переносили морозы. Всё-таки родная, привычная стихия.
Да и на море береговые батареи отразили натиск русских кораблей. Советские крейсеры не смогли близко подойти к финскому берегу. Тяжело досталось батареям Койвисто. Русские линкоры и крейсера обстреливали их. И авиация бомбила. А они, как и другие береговые батареи, не подпустили русских к финскому берегу. И на Ладоге тоже береговая артиллерия не только держит оборону с озера, но и серьёзно помогает огнём сухопутным частям.
Всё это постоянно существовало, двигалось, гремело и стреляло в напряжённом сознании фельдмаршала. И постоянно систематизировалось, обобщалось в его мозгу.
