Все сидящие за столом записывали время от времени. Устинов писал всё время.
— Дальше — танки. Нужны не сотни, а тысячи танков. Танки, защищённые броней, — это всё! Если танки будут толстокожими, они будут чудеса творить при нашей артиллерии, при нашей пехоте. Нужно давать больше снарядов и патронов для противника, жалеть своих людей, сохранять силы армии, как, впрочем, в этой войне и делал Маннергейм в отношении своих, финских, солдат. Нам тоже надо научиться беречь своих солдат. Для этого надо хорошо вооружить их автоматическим оружием. У финской армии, конечно, обнаружился тоже целый ряд серьёзных недостатков, но это уже другой разговор.
Сталин после небольшой паузы продолжал. Теперь и нарком обороны Ворошилов тоже постоянно записывал. Вскоре, в мае сорокового, Сталин уже сместит его с этого поста.
Маннергейм не знал тогда о таком высказывании Сталина, не мог знать. Узнал об этом совещании примерно через полтора года от немецких разведывательных служб.
...Небо было пасмурным, лёгкий ветер закручивал позёмку по дороге впереди автомобиля. Немецкий мощный четырёхколёсный легковой вездеход, ревя двигателем, мчался по заснеженному шоссе от Ставки, размещённой в бывшей школе, в посёлке Миккели, к переднему краю. Маннергейм не любил ездить медленно. Он сидел рядом с водителем, слушал не очень далёкие раскаты артиллерийской стрельбы, которые, порой, перекрывали гул автомашины, смотрел на заснеженную дорогу и заиндевелый смешанный лес по обеим её сторонам.
Три, четыре или пять месяцев будет эта тяжёлая война? Сколько бы пришлось, надо выстоять и выдержать. Идёт война за существование страны, за свободу и жизнь народа. Но уже сейчас надо снова и снова пробовать договориться с русскими. Сталин — политик. И с ним можно договориться. Через Швецию — через советского посла госпожу Коллонтай, через... другие каналы.
В машине ехали ещё три офицера. Заместитель начальника его штаба, адъютант и начальник личной охраны. Все они молчали, не нарушая хода мыслей фельдмаршала. Позёмка закручивала на дороге длинные и белые свивальники, дальние залпы артиллерии раскатывались над мёрзлым январским лесом. Быстрый автомобиль серо-защитного цвета с брезентовым верхом с рёвом мчался по зимней лесной дороге.
Северный полководец, защитник и повелитель финляндского войска, убелённый сединами семидесятидвухлетний фельдмаршал, молча и напряжённо думал. Машина уносила его к близкому переднему краю фронта.
25. ДОМИНИКАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
1940. Март.
После непрерывного, рвущего барабанные перепонки, грохота, вдруг наступила внезапная тишина. Отдалённые звуки доносились до слуха, но ни взрывов, ни ужасающего рёва самолётов, близкого и надрывного, уже не было.
Когда грохот внезапно смолк и наступила тишина, Пекка вдруг подумал, что его оглушило и он просто не слышит продолжающейся бомбардировки его позиций. Потом сообразил, что отдалённые-то звуки есть, значит, не оглох. Стал вслушиваться. Какие-то дальние выкрики и отдалённая, нечастая, стрельба.
Отряхнулся от земли и снега, встал. Голова кружилась, пошёл по траншее.
Навстречу — появился майор Салмио:
— Живы, господин полковник?
— Я же сказал Маттиасу из Марья-Коски, это было при вас, что я всех переживу! Я ещё любимую тёщу повидать должен.
Оба улыбнулись.
— Господин полковник! Артобстрел и авианалёт мы пережили нормально. Благодаря рассредоточению и хорошей маскировке батальона, потери небольшие.
— Ну и что дальше вы думаете? — Пяллинен нередко подражал Маннергейму, как и многие старые офицеры — сослуживцы фельдмаршала, и был, как и барон, весьма деликатен и корректен с подчинёнными. Даже в самой трудной и сложной боевой обстановке.
— Думаю, господин полковник, что красные снова попрут на нас. Наш батальон, да и весь наш полк, у них здесь, как кость в горле. А траншея у них неглубокая была. Если бы мы всю ночь не рыли и не укрепляли её...
— Ну, господин майор, им и не нужна была глубокая траншея и серьёзные укрепления. Они ведь не оборону держать пришли к нам. Они наступают. К сожалению, мы не смогли сделать бросок дальше на двести метров и занять нашу прежнюю позицию. А заняли их, промежуточную.
— Так точно, господин полковник. Так что будем здесь держаться. Ну и — вылазки, как обычно, мелкими группами. В сумерки и ночью.
— Да. Но помните, что очень тяжёлая будет здесь нагрузка на нас. Потому и бросил нас командир корпуса, как свой резерв, в этот контрудар, чтобы захватить или наши прежние или вот эти позиции противника и отвлечь на себя серьёзные его силы.
— Я понимаю, господин полковник! Выстоим, нам не впервой.
— Хорошо, что понимаете, господин майор. А я, как к вам в батальон прибуду, так для меня особо тяжёлый и артобстрел, и авианалёт проводится. Может, это вы, господин майор, готовите громкие такие сюрпризы для командира полка? — Полковник улыбнулся.
— Конечно, мы, господин полковник! Я лично и все силы войны. Мы же знаем, что это безопасно для вас. И вы, господин полковник, всех переживёте. И вас тёща любимая ждёт.
Тишина стала полной, словно передовая замерла.
— А где же Матти, фельдфебель ваш? То он всё время крутится вокруг, а сейчас не видно. Я уж минут сорок в батальоне, а его не видел.
— Так все эти сорок минут бомбы и снаряды летели. Головы поднять нельзя было.
— А я и не заметил.
— Сейчас фельдфебель Матти объявится. Порядок наводить не только в своей роте, во всём батальоне будет. Как же без него?
Пекка прошёл дальше, вышел в боковую траншею, подошёл к блиндажу. Только вблизи разглядел. Хорошо всё замаскировано, завалено снегом, заровнено.
Вспомнил, как вызывали офицеров, когда его полк готовили к переброске сюда, южнее Виипури, чтобы участвовать в общем контрударе.
Но у него своя, отдельная задача. Захватить одну, конкретную, позицию и отвлекать на себя серьёзные силы противника. В таких случаях войсковую единицу считают брошенной на заклание. Такова война.
В штаб корпуса, расположенный в одноэтажных домиках с широкими плоскими двускатными крышами, среди соснового бора, вызвали офицеров во главе с Пяллиненом перед переброской сюда, буквально накануне. Сам фельдмаршал подъехал к штабу на своём вездеходе. Более пятидесяти офицеров полка выстроились в помещении штаба корпуса.
Фельдмаршал вошёл, Пяллинен скомандовал:
— Смирно! Господин главнокомандующий! Офицеры отдельного ударного пехотного полка, приданного второму армейскому корпусу, перед выполнением боевой задачи построены! Командир полка полковник Пяллинен!
— Здравствуйте, господин полковник! — Фельдмаршал, улыбнувшись, пожал Пекке руку, поздоровался со строем офицеров. Те чётко ответили.
— Вашим людям, господин полковник, вам, господа офицеры, поставлена тяжёлая задача, прорыв обороны противника, закрепление на промежуточных или, если получится, на прежних наших позициях, и отвлечение на себя серьёзных сил неприятеля. Вы все опытные офицеры, профессиональные военные и понимаете сложность такого боевого задания и опасность его. Но помните, что ваш полк сегодня на одном из самых важных и опасных участков защиты и спасения нашей Родины. С тяжёлым сердцем я посылаю вас туда, сынов Суоми, моих сынов! — Голос фельдмаршала, его густой бас, наполненный уверенностью и неукротимой силой, вселял уверенность и силу в слушавших его людей. — Господа офицеры! Я верю в нашу победу! Я верю в вас! С Богом!
