...Пяллинен сейчас, проходя по заснеженной, бывшей русской траншее, словно опять слышал мощный голос фельдмаршала и ощущал неукротимую силу его духа. И эта сила вливалась в него, переполняла душу, и ему хотелось, очень хотелось отличиться. Доказать всем снова и снова, что его полк оправдает высокое доверие фельдмаршала, доверие страны.
Майор Салмио сопровождал своего командира, следуя на несколько шагов сзади. Солдаты поднимались, отдавая честь полковнику.
И он, и Салмио были одеты в белые короткие полушубки, меховые белые шапки, своеобразные пилотки-ушанки с меховыми клапанами, но без завязок. На поясе у каждого слева спереди парабеллум в кобуре, а у Салмио ещё и автомат на ремне. Мороз стоял за двадцать пять градусов, но Пекка холода не ощущал совсем. Он смотрел на солдат, маскхалаты которых, надетые поверх шинелей, выглядели довольно грязными.
— Такие маскхалаты, господин майор, в случае передвижения, могут быть заметны на снегу. Сегодня же заменить на чистые!
— Слушаюсь, господин полковник!
Они вошли в штабной блиндаж.
— Как сегодня утром вылазка?
— Отряд лейтенанта Вейноннена, в составе полуроты, выходил перед рассветом на левом фланге батальона вглубь леса, в оборону противника. Там и у нас, и у них из-за природных условий, линия обороны прерывистая, и Вейноннен устроил засаду перед открытым местом. И не ошибся. Обстрелял роту противника на марше. Они сразу залегли, и Вейноннен с отрядом после короткого боя отошёл. У него потери — один человек. У противника — до двадцати.
— Это хорошо.
Пяллинен знал, что точная цифра только та, которая — о своих потерях. Потери малые, значит рейд удачный. А потери противника всегда преувеличивают. Это уже, как болезнь, во всех армиях.
— Разрешите, господин полковник? — В дверь блиндажа, пригнувшись, вошёл фельдфебель Хейкка. — Вы меня спрашивали, господин полковник, — спохватившись, Маттиас сразу же поправился: — Фельдфебель Хейкка по вашему вызову прибыл!
— А я вас не вызывал, господин фельдфебель! Однако спрашивал про вас. Заходите.
— Здравия желаю, господин полковник!
— Здравствуй, здравствуй, Маттиас из Марья-Коски! Как поживаешь?
— Спасибо, господин полковник, нормально. Воюем.
— Скажи-ка мне, господин фельдфебель, почему это несколько солдат, причём из твоей, первой роты, пьяные. А ты, Маттиас, трезвый?
— Да я...
— Отвечай, отвечай. Как это всё объяснить?
Салмио сделал движение, хотел что-то сказать, но полковник жестом остановил его:
— Пусть Хейкка сам объяснит.
— Виноват, господин полковник, не доглядел.
— Как же это? Как это ты, такой опытный, и не доглядел? Да ещё насчёт водки?
— Ну, ещё вчера под вечер, когда батальон взял эти позиции, они, видно, тогда и нашли канистру с водкой, что русские оставили. Я, помню, осмотрел все эти трофеи, ну что неприятель бросил, когда мы ворвались на позиции, и даже удивился. Хлеб, сало, тушёнка есть, а водки нет. У них водка всегда была на передовой. Так вот, мои ребята, видимо, и припрятали с вечера. И вот теперь...
— А ты чего же трезвый?
— Как можно, господин полковник, в боевой обстановке, днём?..
— Ладно, идите, господин фельдфебель, — Пяллинен улыбнулся, — только запомни, Матти, — лицо полковника снова стало суровым, — пьяный во время боя, это потенциальный убитый. Пьяный неосторожен и медлителен. Ты же знаешь, что перед боем пить нельзя. А сейчас днём сплошной бой. Накажите этих солдат.
— Слушаюсь, господин полковник! — сказал майор Салмио вместо фельдфебеля. За дверью блиндажа зарокотали пулемёты, и раздались взрывы гранат где-то поодаль. Крики, выстрелы. Русские снова пошли в атаку. Полковник быстро вышел из блиндажа.
...Маннергейм проехал на вездеходе по улицам обороняющегося города. Виипури был охвачен огнём. Многие дома разбиты, торчат голые остовы зданий на площадях Красного Колодца, Торговой, повсюду... Вспомнил, что ещё десятого февраля советские бомбы разрушили уникальное здание бывшего доминиканского монастыря, построенное в 1481 году... Давно повреждён кафедральный собор.
По всему городу пожары. Оборона на подступах ещё держится, но город вскоре придётся сдавать. Это, конечно, плохо. Но сейчас — главное — сберечь людей, технику. Сберечь армию. А чтобы удержать Виипури, нужны свежие силы. Которых нет в резерве. Наконец-то в правительстве почти все поняли, что другого выхода, как заключить мир, у Суоми нет.
Он всё знал заранее. И предчувствовал, какая тяжёлая будет война. Потому он ещё в октябре, до начала этой войны, на заседании военно-политического руководства страны в штаб-квартире премьер-министра, где обсуждались предложения советского правительства, сказал: «Лучше бы согласиться».
К его мнению тогда не прислушались. Паасикиви заявил: «Никаких уступок». Хотя только один Маннергейм хорошо и отчётливо понимал, какая это будет тяжёлая война. В полной мере только он один. Знал, что после этой кровавой войны условия мира будут не лучше, чем они предлагались тогда, а намного хуже. Но правительство поддержало точку зрения Паасикиви, а не Маннергейма. К сожалению.
Было это двадцатого октября тридцать девятого. В пятницу. И теперь, в начале марта, наблюдая горящий Виипури, он хорошо понимал и ожидал, что условия мира, которые теперь будут, окажутся, конечно, более тяжёлыми.
...Он приказал остановиться и вышел из машины. Низкие тучи стелились по небу над горящим, дымящимся, пустынным Виипури. Из-за пасмурной погоды сегодня город не бомбили.
Но тяжёлая тревога вместе с этими тучами переполняла небо над измученным войной городом.
Подошёл к завалу возле разрушенного дома. Груда кирпичей, полусгоревший грузовик. У края завала валялся обгоревший остов детской коляски...
По политическим и стратегическим причинам город сдавать нельзя. Но и удержать его нельзя. Да и по ряду других, уже давно назревших причин, необходим срочный мир. Хорошо, что наконец и Таннер, министр иностранных дел, и Паасикиви, министр, полномочный представитель Финляндии на переговорах с СССР, наконец, поняли это. Президент Каллио тоже ситуацию понимает. Только что он выразил ему, Маннергейму, благодарность за разгром советской танковой бригады в Ладожской Карелии. Но и он, Таннер, хорошо осознаёт необходимость срочного мира. Должно быть, мир вскоре уже будет подписан сторонами. Но держаться надо до последнего.
Тяжёлые мысли не оставляют его ни на миг. Двигатель вездехода успокаивающе гудит, за окном машины мелькают заснеженные и задымлённые улицы Виипури, и тревога переполняет его сердце.
Если бы помощь европейских государств была более существенной! Тогда можно было бы ещё бороться. Не хватает ни средств, ни оружия, ни людей.
Много мужественных добровольцев воюют. Особенно из братской Швеции. Но Швеция не может втягиваться в эту войну. Добровольцы добровольцами, но фельдмаршал вполне понимает короля Густава V, который ещё девятнадцатого февраля, выступая в своём парламенте, сказал: «Швеция останется вне спорных вопросов. С самого начала я предупреждал финнов, что наша страна не вступит в войну...»
