Валериан развернулся. Высокий плечистый поручик был красен, стоял, покачиваясь, дышал неровно и тяжело.
— Прапорщик Мадатов, первого батальона Преображенского гвардии...
— Вы... по делу, — оборвал его поручик Бутков, — или же... так?
— Уволен до вечера.
— Немного осталось. Может быть... вместе вернёмся? А то, знаете, засиделся с друзьями, опасаюсь, что не дойду.
Валериан не поверил, что дюжий офицер мог опасаться чего бы то ни было на этом свете. Должно быть, скучно показалось брести одному по пыли. Да всё равно пора поворачивать в слободу.
Место преображенцам отвели в Литейной части, за Фонтанкой ещё при Петре Великом. Но закончили обустройство только при дочери его, Елизавете. По плану шла одна полковая улица, которую под прямым углом перечёркивали несколько ротных. Для каждой роты строили десятка два связей — деревянные избы на каменных, однако, фундаментах. Центр каждой связи занимали огромные сени, из которых двери вели в солдатские комнаты. К избе примыкал небольшой участок земли под огород.
Штаб-офицеры от майора и выше строили собственные дома или нанимали городские квартиры. Оберы ниже капитана располагались в зависимости от достатков фамилии. Одного жалованья на столичную жизнь уже не хватало. Мадатова совсем недавно за усердную службу переставили вверх на одну ступеньку, не слишком, впрочем, высокую. Прапорщик — чин уже офицерский, но уважения немногим больше, чем денег. Валериан нашёл на той же ротной улице комнату, в которую поселился с таким же, как он, недавним унтером. Но и поручик Бутков, из хорошего, но провинциального дворянского рода, тоже не гнушался слободской жизнью.
Офицеры миновали ограду Летнего, перешли Прачечный мост и повернули вниз по Фонтанке. Валериан старался приноравливать свои лёгкий шаг к тяжёлой поступи навязавшегося попутчика. Но тот с каждым шагом всё более, казалось, трезвел.
— Нравится вам служба, Мадатов?
— Точно так!
— К чёрту субординацию, товарищ! Мы же преображенцы!
Валериан промолчал. Он не любил пьяных. Пьяных русских. Никак не мог уразуметь, зачем они покупают дорогие вино и еду, чтобы потом объяснять друг другу, как грустна их повседневная жизнь.
— Да будет вам! — рассмеялся Бутков. — Сейчас я не старший по званию, а такой же офицер, как и вы. И вижу, что служба пришлась вам по вкусу. Ведь так?
— Много машем ружьями, — нехотя отозвался Валериан. — Мало стреляем.
— Вам-то зачем? Вы и так пулю точно руками кладёте.
— Не будешь стрелять каждый день — через месяц ружья испугаешься. Но и не во мне дело — нам солдат учить надо.
Бутков покосился на собеседника — слева направо и сверху вниз.
— Вот вы о чём, Мадатов! Это хорошо. Это значит, вы уже не просто офицером, вы командиром быть мыслите.
Последние слова Валериан не понял и решил, что или ослышался, или у поручика язык за зубы цепляется.
— Вы уже два года у нас в полку. По-русски говорите уверенно. Трудно овладеть вторым языком?
Валериан выдержал паузу:
— Вторым трудно. Шестым — куда проще.
— Ого! Знаете французский? Немецкий?
— Французский в школе учу, но говорить пока не умею. Зато другие... — Валериан задумался и начал подгибать пальцы сначала на правой руке: — Армянский — родной. Теперь русский. Могу говорить с турками, персами, грузинами. Объяснюсь с лезгинами, аварцами...
— А это что ещё за Гоги с Магогами?
— Долго объяснять, — уклонился Валериан от ответа.
— В нашей армии их пока не было. Значит, язык для военного человека ещё бесполезный. А вот с немцами-командирами фриштыкать придётся. Говорите — в полковую школу ходите? История, география, арифметика... Знаю, слышал, хвалят вас. Говорят, что прилежны и соображаете хорошо. Теперь за языки принимайтесь. Пригодятся, господин прапорщик.
— Точно так, — отчеканил Мадатов.
Бутков засмеялся и хлопнул его по плечу:
— Что-то мы с вами, прапорщик, опять к субординации подвигаемся. Никуда нам от военной службы не деться. Значит, говорите, мало стреляем, много ружьями машем. И маршировать вам не нравится? Тянуться в карауле, на вахт-параде?
На эти вопросы Валериан отвечать не решился.
— Знаю, что недовольны. Думаете сейчас — не за тем в армию шёл. Но здесь, видите ли, Мадатов, как посмотреть. Строю учиться надо. Армия без строя — стадо. Фельдмаршал Миних, когда к Дунаю войско повёл, поставил его одним огромным каре. Пехота — десятки тысяч — четыре фаса. Кавалерия, пушки, обоз — в середину. И только так смог выстоять против турок.
— Такой огромный квадрат. — Валериан покачал головой. — Такой неуклюжий. Чтобы приказ передать, целый день нужен.
— Правильно мыслите, Мадатов, очень правильно. Потому фельдмаршал Румянцев уже дивизионные каре придумал, полковые. Но строй всё-таки сохранил. Когда солдаты плечом к плечу держатся, они втрое сильнее, вчетверо, в десять раз! А коли сломается построение, остаётся одна толпа. Побежит толпа на толпу... — Поручик махнул рукой. — Там уже как повезёт. Нам же не случая ждать, нам побеждать надо.
— У нас в горах два человека могут тропу держать против сотни. Пока вода есть, порох, свинец, никого не пропустят.
— Если случится к вам горы прийти, тогда вы нам, Мадатов, сию науку и обрисуете. А пока воюем мы на равнинах. С французами, пруссаками, татарами, турками. И побеждаем. По науке, обрисованной нам, — Бутков поднял указательный палец, — Александром! Васильевичем! Суворовым!
Мадатов даже остановился:
— Я слышал это имя. Вы с ним служили?
— Чуть-чуть застал, несколько месяцев. — Бутков расстроился и покачал головой. — Но дядя мой был майором в Фанагорийском. Пока не искололи штыками. Он мне многое рассказал. И как воевал Александр Васильевич. Как учил... Представляешь, Мадатов...
Поручик увлёкся и перешёл на «ты», но оба офицера и не заметили неуставного обращения.
— На учении полковом два батальона в двухшереножном строю атакуют друг друга на скором шаге. Барабаны, трубы, «ура» и — не останавливаясь, строй сквозь строй, лицо в лицо, только остриё штыка чуть в сторону, чтобы не покарябали до смерти. А потом эдаким же образом против конницы!.. Вот это выучка!
— Так почему же мы сейчас на плацу только носки вытягиваем?
— А ты, прапорщик, видел, как фельдмаршала хоронили? Гвардию провожать не пустили. Два гарнизонных батальона за гробом Суворовским шли! Стыдно, Мадатов, стыдно!.. Ему, курносому; только со шляпами круглыми воевать, да с юбками бабскими.
— Это вы о?..
— Да, прапорщик, да!
Разгорячившийся поручик махнул рукой, показывая в сторону Мойки, где уже вставали над городом стены нового императорского дворца. По белым деревянным лесам ползали чёрные муравьи — рабочие таскали наверх тяжёлые «козы» с красными кирпичами.
