Недовольны им были, прежде всего, что очистил армейские лагеря от женщин. Причём письменно указал, что при каждом полку может состоять не более шести прачек. Далее — взялся учить войска строиться, маршировать, перестраиваться из линейного положения в колонну, а на марше, не меняя темпа, сворачиваться в каре, отражая налетающую бешено конницу. Дело полезное, но весьма и весьма утомительное...
— Ладно, панталоны егеря сами вычистят, — говорил Бутков как-то вечером, ожидая, пока Сергачёв из командирского походного ящичка-погребца выудит стопки, тарелки, штоф; Земцов и Мадатов, раскинувшись на постелях, слушали облокотившегося на столешницу подполковника. — Зато в настоящем бою авось в собственной крови не искупаемся. Армии, господа офицеры, без муштры никак невозможно. Что нам и завещал фельдмаршал, тот, великий, и, может быть, даже единственный. Здесь мы можем ещё кое-что и сообразить, а в настоящем бою до того, скажем так, зябко, что из всего выученного дай бог нам хотя бы одну четверть припомнить. Разливай, Сергачёв, не мешкай. Видишь — командиры устали. Да и себя не забудь, унтер. Тоже ведь не железный. Водку, господа, не к столу будь помянуто, ведь по шести рублей маркитанты торгуют, сволочи. Куда?! Ей красная цена была — два с полтиной ведро. Вот кого фельдмаршалу надо бы и прижать!
— Говорят, полковник Круликовский... — начал осторожненько Сергачёв, отмеряя на глаз третью стопку.
— Что Круликовский?! — вскинулся мигом Земцов. — Вор он — твой Круликовский. Сегодня на кухне спрашивал — почему рацион уменьшают. А столько, говорят, крупы отпустили, что не знаем, как зиму переживём. У них, интендантов, рассказывают — две мерки. Одна большая — для закупок у местных. Другая — мелкая, для отпуска в корпуса и дивизии.
Полковник Круликовский был начальником армейского провиантского магазина и, конечно, слыл врагом всех оголодавших за зиму офицеров.
— Застрелился, — бросил коротко Сергачёв, наклоняя горлышко и над своим стаканчиком.
— Врёшь, — подскочил батальонный. — Откуда знаешь?!
— Сказали, — уклончиво ответил вестовой командиру.
Мадатов с улыбкой слушал короткую перепалку подполковника и старшего унтер-офицера. Отношения такие в артикуле воинской службы прописаны не были, но жить без них в батальоне было бы невозможно. Сергачёв следил за батальонным, как дядька за шустрым, но неопытным барчуком. Он первым узнавал последние новости, мог добыть почти всё — от водки и до тёплого одеяла, и в деле держался рядом с Бутковым, готовый и кинуться с приказом к зазевавшейся роте, и броситься вперёд, перенимая сабельный удар ловкого и храброго неприятеля.
— Что ж, если Сергачёву сказали, значит, оно так и есть, — рассудительно заметил Земцов. — Солдатам всегда и виднее дальше, и слышно лучше.
— Стало быть, и в самом деле прижал их фельдмаршал, — оживился Бутков. — Эт-та хорошо, эт-та здорово! Вот весной бы ему так же и на турок поднапереть. Ну да посмотрим... Ему бы сейчас помощника помоложе да поусерднее.
— Едет, — кратко отвечал всё тот же Сергачёв, выпрямляясь.
— Кто едет, унтер? Черепаха, улита?
— Никак нет! Генерал от инфантерии, его высокопревосходительство Михаил Илларионович Кутузов!
— Ну, ты, брат, сказал! Что едет — верю. Тебе не верить, знаю, уже невозможно. Но — нашёл же ты, Сергачёв, молодого!..
Кутузов, в самом деле, мог считаться тогда молодым лишь в сравнении с Прозоровским. Одному было семьдесят шесть, другому — шестьдесят три или чуточку меньше. Генерал сделался знаменит в екатерининское царствование — сражался под началом Потёмкина, Румянцева, брал Измаил рядом с Суворовым, дважды был ранен почти смертельно. И в 1774-м под Кинбурном, и в 1788-м при Очакове никто не верил, что Михайла Илларионович доживёт до следующего утра. Но он выкарабкался, ибо был так же стоек, как и решителен, а хитрость его равнялась уму, а может быть, даже превосходила. Он изрядно отличился не только в военной службе, но и выполняя дипломатические поручения. Был послом в Стамбуле, Берлине, а главное — сумел удержаться на гребне и при императоре Павле. При Александре сначала попросился в отставку, но потом, как только началась наполеоновская кампания, не выдержал и снова стал в строй. Умело вывел армию из-под удара Наполеона, провёл её через всю Пруссию, но, встретив государей в Ольмюце, был вынужден принять сражение при Аустерлице.
— Хороший генерал лучше двух императоров, — обмолвился некий острослов в Петербурге.
До Франца никому дела не было, но император Александр знал, что Кутузов был прав, когда не хотел встретить французов грудью. Знал, помнил, однако не решался признать и оттого ненавидел старика и боялся.
Прозоровский сам попросил прислать ему Кутузова в помощь, и тот приехал на Балканы начальником главного корпуса. Вот эти два генерала и спланировали весенний штурм Браилова, одной из мощнейших турецких крепостей на Дунае...
II
Из темноты вынырнул Сергачёв:
— Так что, ваши благородия — командир батальона просят. Вас, — показал он на Земцова, — вести людей обочь колонны. Вас, — повернулся он к Мадатову, — с одним взводом быстрее. Почти что бегом, господин штабс-капитан...
Валериан бежал, перепрыгивая смёрзшиеся комья земли, разбрызгивал лужи, схваченные полуночным холодком. За его спиной топали Афанасьев и десятка два егерей. Справа в мрачном молчании стояли тёмные шеренги вооружённых людей — батальоны егерские, мушкетёрские, гренадерские. Боевые части перемежались рабочими командами, нёсшими на плечах лестницы, в руках — связанные пуки хвороста — фашины. Ни звука, ни огонька. Не звякало железо, не частила скороговорка ротного острослова, не летели искорки от трубочек-носогреек. Не фыркали лошади — артиллерию свезли загодя к батареям, а конница строилась в третьей линии, на штурме кавалерия бесполезна.
В голове колонны Мадатова встретил недовольный Бутков:
— Наконец-то. Я уж думал — Сергачёв бабу в поле нашёл или о чарку споткнулся...
Они подошли к маленькой группке людей, далеко оторвавшихся от первой шеренги.
— Господин генерал, — начал вполголоса подполковник. — Вот — штабс-капитан Мадатов. Командир егерской роты, прекрасно ориентируется на местности, и главное — в темноте видит.
— Мадатов? Где-то я уже слышал эту фамилию. — Ланжерон был сух и, показалось Валериану, весьма и весьма раздосадован.
На самом деле генерал едва удерживался, чтобы не распушить любого офицера, оказавшегося под рукой. Он воевал уже более двадцать лет, служил в армиях французской, прусской, австрийской, русской;сражался с англичанами в Новом Свете, со шведами на Балтийском море, водил батальон егерей на стены Измаила и полки при Аустерлице. Получил орден Святого Георгия за штурм Выборга и золотую шпагу за Измаил. Императрица Екатерина отправила его посмотреть, как воюют австрийцы против его родного отечества. Ланжерон прошёл более десятка сражений, пережил разгром антиреволюционной коалиции и решил, что теперь ему место только в России. Под началом фельдмаршала Румянцева стал генерал-лейтенантом и графом Российской империи.
