— Ефимович выманит на себя конных, а нам останутся пехота и артиллерия. Мадатов — пушки твои. Помни — прислуга у них отличная, если успеют приложиться как следует, всем нам здесь карачун... Что мрачен, ротмистр?
— Конницей на пехоту... — нехотя ответил Валериан.
— Да, Мадатов, не по уставу. Сюда бы твоих егерей, роты хотя бы две, славное бы дело вышло. Ну, даст Бог — и александрийцы не оплошают. Не грусти, гусар! Война любит весёлых! Где же Ефимович?!
— Выезжают, — быстро отозвался Мадатов.
Ланской прищурился, быстро поднял трубу, вгляделся и ещё быстрее убрал её в ташку.
— Точно. Ах, мне бы твои глаза, горец! Ну, по местам, гусары!.. Готовимся... И помни, ротмистр, — пушки! Сам вперёд не лети. Бей строем — куда сильнее получится.
Мадатов занял место впереди эскадрона. Корнета отослал в замок, вахмистра поставил у первого взвода.
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Справимся, не впервой.
Чернявский сидел ровно и улыбался, а Мадатова била дрожь. По земле он привык уже бегать навстречу пулям, штыкам, стойко встречать сабли и ядра. Верхом атаковать неприятеля ему до сих пор толком не доводилось. Он погладил по шее Проба и понял, что конь держится куда как спокойнее.
— Гусары!.. — Ланской потянул саблю из ножен.
Ефимович выводил свои эскадроны не торопясь. Выстроил развёрнутым строем и сам выехал перед фронтом. Турки сбились в кучу, но, сравнив силы, решились встретить русскую конницу. Кавалеристы пошли вперёд, пехота изготовилась стрелять, и пушкари забегали у орудий.
Второй батальон двинулся сначала шагом, потом рысью. Турки взвизгнули хором, коротко и тоже припустили быстрее. Ланской убедился, что конница неприятельская уже связана боем, кивнул довольно и закончил отложенную команду:
— Марш-марш!..
Гусарам повезло. Здесь земля к полудню успела подсохнуть, и Мадатов с места пустил коня в полный скок. Он слышал, как стучат за спиной десятки, сотни подков, но видел перед собой только ряды пехотинцев, прикрывавшие артиллерию.
Турецкие пушкари готовились встретить русских, если те вдруг собьют их кавалерию. Когда же неприятель появился с другой стороны, они забегали, разворачивая орудия. Командир фуражиров начал переставлять пехотинцев, но действовал не слишком умело и только разорвал уже выставленный порядок.
Впрочем, несколько десятков, более расторопных, успели выстрелить. Но лишь один раз, больше Ланской им времени не оставил.
Мадатов услышал свист пролетающих пуль, кто-то вскрикнул отчаянно за спиной, но ротмистр, не оглядываясь, только гнал Проба вперёд. Отбил саблей штык, сделал, свесившись, выпад, вырвал клинок и тут же перекинул тело на другую сторону. Повёл клинок влево, и белое, раззявленное в истошном крике лицо вдруг окрасилось красным...
— Хорошо! Хорошо, ваше благородие! Успели!
Чернявский уже успел спешиться и оглаживал лафет орудия, смотревшего вовсе в сторону.
— Один раз только они и пальнули! А пушки-то мы и вовсе не дали им довернуть! Ох, повезло! Ведь они, считай, одним залпом половину третьего взвода ссадили. Под кем коня, а на котором вовсе и всадника...
Мадатов оставил вахмистра с двумя взводами у пушек, а сам повёл остальных дальше.
Приовский с частью батальона преследовал убегающих пехотинцев, Ланской же повернул эскадроны на конницу.
Турки, увидев себя в окружении, быстро оборотились. Их начальник, скакавший на огромном чёрном коне, понял, где слабое место русских. Решил ударить на тех, что догоняли с тыла, прорваться и скрыться в лесу.
Мадатов начал забирать влево, стараясь усилить фланг, где скакала одна реденькая шеренга. Но в центре Ланской с конвоем уже вынеслись вперёд и столкнулись с азартно визжащими турками.
Командиры разминулись. Бей проскакал дальше и, отмахиваясь на обе стороны саблей, пробивался на волю, к лесу. Ланской же метнулся в самую гущу, где над разноцветными тюрбанами гордо плыло зелёное знамя. Сбил одного, другого, рубанул наотмашь знаменщика-байрактара и выхватил у падающего тяжёлое древко. Крикнул весело, приподнявшись на стременах, и, оглянувшись, бросил добычу догнавшему его офицеру:
— Держи, Новицкий! Вот тебе и Георгий!
Мадатов рявкнул от зависти и пришпорил приставшего было Проба...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
На севере грохотало уже вторые сутки. Там дивизии генералов Девиза и Сабанеева пытались подняться наверх, стать на высоте, с которой уже можно было кидать ядра через стены Шумлы. Турки тоже поняли это, хотя с опозданием. Но успели сбить наш полк, пытавшийся насыпать батарею, и сами подвезли орудия, вырыли пару линий окопов, наколотили рогаток и посадили в оборону испытанных бойцов — янычар.
На юге корпус старшего брата главнокомандующего оставался на месте, несмотря на грозные и многочисленные приказы. Каменский-первый отговаривался неудобствами местности и преимуществом неприятеля в силе. Граф бесился, но принудить родственника к активным действиям так и не смог.
Окрестности Шумлы в самом деле были крайне неудобны для движения армий. Сюда уже подходили отроги Балканских гор, разрезая равнину на неравные и неудобные части. Холмы поднимались уступами, соединялись глубокими оврагами, поросшими кустами, цепкими и колючими. Сама местность укрепляла оборонявшихся и ставила препоны атакующим русским.
Александрийцы оставались во второй линии центра.
— Не спеши, Мадатов, успеешь, — приговаривал Ланской, оглаживая коня. — Куда ты так торопишься, не худо и опоздать. Намашешься ещё сабелькой, ротмистр, наиграешься. Чует моё сердце, будет у нас сегодня работа!
Полковник с конвоем и штаб-офицерами выехал чуть правее, на возвышенность, откуда открывался неплохой вид и на крепость, и на горы, и на лес, подкрадывавшийся как раз к правому флангу главного корпуса русской армии.
Валериан по чину был ещё обер-офицером, но по должности — командир эскадрона, оказывался среди полковой верхушки. А после того как он атаковал в лоб две турецкие пушки, гусары почти признали его своим. Ну да, только почти, потому что повезло, что турки не успели развернуть артиллерию. Но ведь потому и не успели, что он повёл своих людей так быстро, как только могли скакать лошади. За подобное дело, он знал это наверняка, представляли к Георгиевскому кресту. Новицкий ведь получит орден за взятое полковником знамя, поскольку он уже два года служит в Александрийском полку, он свой! А ему, Мадатову, ещё нужно утвердиться на новом месте. Оттого он и горячился, не то что понукал, но и не сдерживал Проба, постоянно тянувшего свою длинную шею.
— Господа офицеры! — вдруг повысил голос полковник.
Александрийцы подравнялись и подтянулись. По холму быстрым шагом поднималась группа конных. Впереди ехал генерал в синем мундире Гродненского гусарского. Обросшая широкими бакенбардами, вечно взлохмаченная, взъерошенная голова была знакома решительно всем офицерам. Яков Петрович Кульнев, успевший отличиться уже и с турками за Дунаем, и со шведами с той стороны Балтийского моря. Славнейший, храбрейший если не в мире, то в русской армии кавалерист и — беднейший, как он любил рекомендовать себя сам.
