Но при всём уме, Новицкий словно не желал замечать, что его общество если не смущает, то тяготит офицеров. Он вступал в разговор по своему желанию и покидал компанию, когда вдруг терял интерес к собеседникам. Его не привечали, но допускали, не гнали, но не удерживали.
Впрочем, Мадатов и сам так и не сошёлся близко ни с кем из гусар. Не увидел он среди них такого человека, каким был покойный Иван Бутков. Лихие наездники и рубаки, сойдя на землю, пускались в дикие кутежи, словно бы стремились жизнь одновременно проскакать, пропить, прокурить или же про...
— Ну а с неприятелем, при необходимости, сможете пообщаться?
— Нужда заставит — договорюсь, — нехотя ответил Валериан: пропустить прямой вопрос казалось чересчур грубым.
— Су гиби тюркче конушуй орсунуз?
[27] — выпалил вдруг Новицкий.
Мадатов даже остановился. Фраза была недлинна, и ротмистр выпалил её почти хорошо, чуть запнувшись в последнем слове.
— Достаточно, чтобы понять вас, досточтимый эфенди, — ответил Валериан, чуть усмехнувшись. — Но ваше знание языка поразило меня, недостойного...
Новицкий шагнул назад и в деланном испуге замахал обеими ладонями:
— Нет, нет. — Он говорил уже чисто по-русски. — Не так быстро и не так много слов кряду.
— Где вы учились?
— По-настоящему, так ещё нигде не успел. Так, подобрал несколько выражений на слух. А вы, я знаю, допрашивали пленных вместе с Фомой.
Мадатов передёрнулся:
— Допрашивал их Чернявский. Я же их потом переспрашивал, чтобы проверить точность сведений, добытых вахмистром.
— Да, — свободно согласился Новицкий. — Тех, что могли ещё потом разговаривать. Не злитесь, пожалуйста, князь. A la guerre com a la guerre. И с врагами, и с женщинами. Ради бога, не уходите. Вы не поверите, как мне трудно здесь найти хотя бы одного собеседника. В Петербурге я думал, что на преображенцах наших заканчивается разумное человечество. Но гусары — entre nous
[28] — совершенно уже запредельное.
— Они не говорят, — сухо парировал Мадатов. — Они — воюют.
— Дерутся они лихо, но ведь не саблей единой... Впрочем, я же хотел о другом. У меня к вам великая просьба, князь: позаниматься со мной турецким. Вы же, только не отрекайтесь, владеете им если не в совершенстве, то совершенно свободно.
— Я рос рядом с турками. Играл с их мальчишками, дрался. В детстве учишься быстро.
— Конечно! И человек куда лучший учитель, чем самые разумные книги... Так что же, князь, полтора-два часа в день? А?.. Будет на что убить время. А с моей стороны — коньяк. При первом же визите в отвратительный Букурешти. Или, может быть, вы предпочитаете ром?..
Мадатов хотел ответить, что он предпочитает свободное время, но — сам не зная почему — согласился.
— Отлично, — рассмеялся легко Новицкий. — Так что же откладывать, начнём прямо с первого шага.
Валериан, улыбаясь, покачал головой.
— Ах, да! — спохватился ротмистр. — Сегодня, разумеется. Хотя — что для настоящего гусара... Впрочем, никак не могу настаивать. Отложим, но завтра уже несомненно? Договорились? Спокойной ночи!.. И не растрачивайте ваши силы так безудержно! — крикнул он, уже удаляясь, растворяясь в чёрной расщелине улочки...
Этот разговор состоялся месяца два назад. С того дня Валериан, действительно, каждый день встречался с Новицким и проводил часа полтора в разговорах на языке, чужом для обоих.
Он удивился сначала, когда понял, как много слов знает уже Сергей. И не переставал удивляться, замечая, сколь быстро тот двигается вперёд. Всё реже и реже Мадатову приходилось останавливаться, поправляя Новицкого, всё чаще ему приходилось признаваться, что нужное слово ему, увы, неизвестно. Они уже разговаривали, они уже беседовали на темы, сложные для самого Мадатова. Как по языку, так и по существу. В какой-то момент Валериан вдруг понял, что он не только даёт давнему знакомому уроки, но и сам получает полезные сведения — из географии, истории, тактики военного дела. Иногда ему даже казалось, что Новицкому куда проще составить сложную фразу, чем объяснить собеседнику, о чём же он, собственно, говорит. Мадатова это задевало, но не отпугивало. Если Новицкий так быстро добился разговора на равных, что же может стать поперёк дороги ему самому.
Но сегодня они с ротмистром не встречались. Ещё серединой вчерашнего дня адъютант полка ускакал в столицу Валашского княжества и ожидался только сегодня к вечеру. Вот майор и направлялся сейчас к Ланскому узнать последние новости, сплетни, приказы и наставления...
У командира, как всегда, было людно и шумно. За столом и на постелях расположились сам Ланской, два батальонных, вернувшийся из Бухареста Новицкий да несколько эскадронных командиров, заглянувших за точными сведениями, как и сам Валериан.
— А! Мадатов! — закричал Ланской, едва увидев своего офицера. — Налейте чарку майору. Выпьем, господа, за нового главнокомандующего. Ну, теперь, может быть, дело сдвинется. Михайлу Илларионыча Кутузова нам прислали. Авось теперь и пойдёт.
Мадатов поморщился, но всё-таки выпил.
— Чем недоволен, гусар?! Всё Браилов забыть не можешь?
Несколько месяцев назад, так же в офицерской компании, Валериан рассказал, подвыпив, о неудачном штурме турецкой крепости, и о том, что знали многие, и о том, чему был одним из немногих свидетелей: вспомнил, как рыдал Прозоровский, какими словами утешал его генерал Кутузов.
— А Каменский под Шумлой лучше был? А?
— Он под Батином себя показал, — пробурчал упрямо Мадатов.
— Ты, — наклонился вперёд Ланской. — Ты потому Батин запомнил, что Мухтар-пашу сбил.
— У меня и за Браилов золотое оружие.
— Да?! Наверное, забыл, извини. Но всё это случаи твоей частной жизни. Может быть, и нашей — полковой. Армия же не одним нашим геройством сильна.
— Без нас она тоже не обойтись, — торжественно объявил подполковник Приовский.
— Верно. Но победа не только нашими орденами складывается. Вот давай, Мадатов, напомни нам — кто здесь был первый командующий?
Валериан ответил не сразу:
— Мы, седьмой егерский, пришли сюда при Прозоровском. Но он был не первый.
— Точно, гусар! Первым был Михельсон. Начал он в шестом году, а в восьмом умер. Потом уже пришёл Прозоровский. Года не провоевал — скончался. Сменил его князь Пётр Багратион. Дотянул до осени и — уступил место Каменскому. Этого мы уже знаем. Видели, слышали. Может быть, и молодец. В Швеции, говорят, был хорош. Здесь же, под Шумлой, обкакался, у Батина воспарил. Батин позже случился, значит, надежда была, что всё поймёт и управится. Но — заболел наш орёл. Как он, кстати, Новицкий?
