— А не от властителей европейских держав?
— Турция тоже часть современной Европы. Другое дело, что последними шагами Порта поставила себя в положение довольно двусмысленное. Она словно бы изолировала себя от остальной части, и потому её собственные интересы для других держав имеют значение второстепенное. Ими будут жертвовать постоянно...
— И Россия принадлежит Европе.
— Но при этом старается сочетать свои интересы с... таковыми же ближайших её соседей.
— Не понимаю, не понимаю, — недоумевал огорошенный Галиб-эфенди. — Вы же могли согласиться с Наполеоном. Против двух таких страшных противников мы оказались бы совершенно бессильны...
Кутузов промолчал. Он не намеревался объяснять турецкому дипломату, что, если бы не сообщение, которое вечером принёс ему взволнованный Георгиадис, русские могли бы и поверить французскому императору. Но теперь становилось понятным, что предложение Бонапарта было только ловким политическим ходом. Согласись Петербург, Россия только ещё глубже увязла бы в делах балканских, и в самое ближайшее время ей пришлось бы стоять против сразу двух оппонентов. Идея была коварная, ловкая, но проведена неуклюже. Кто-то в Париже явно поторопился. Теперь же этой депешей Кутузов легко мог нейтрализовать усилия Франции в самом Стамбуле:
— В Европе остались только три державы, не подвластные ныне Наполеону: Англия, Россия и Турция. Соединив наши усилия, мы можем противостоять этой страшной угрозе. И прежде всего нам нужно возможно скорее завершить наши переговоры.
— Конечно, граф. Я в этом не сомневаюсь. Остаётся дело за малым — выработать условия, приемлемые для обеих сторон.
— Формулировки мы оставим дипломатам. Нам с вами необходимо обговорить самое существенное.
— Валахия?
— Мы хотели лишь обговорить условие защищать права христианского населения.
— Оно содержится в одной из статей Ясского договора.
Кутузов кивнул.
— Молдавское княжество?
— Россия считала бы для себя удобной границу по реке Серет.
— Чересчур опасно для Порты. Преемники императора Александра могут оказаться не столь разумны и благородны...
— Тогда, может быть, Прут?
— Я не предвижу существенных возражений.
— Но мы должны компенсировать наши усилия в ходе пятилетней войны. Впрочем, надо же оставить работу и дипломатам.
— Разумеется. Но мы, граф, ещё никак не решили, как же разделить наши полномочия в Азии.
Кутузов взял длинную паузу. Предложение он уже давно сформулировал, но хотел показать, что мысль эта пришла ему в голову лишь недавно:
— А что, если Россия и Порта отложат решение азиатской проблемы? Ситуация и так запутанна, что же её осложнять ещё больше. Предположим, что мы решаем оставить крепости, завоёванные Россией, в её владении...
— Временном?
— Разумеется. И положим вернуться к этому вопросу лет через пять.
— А что же Анапа? — спросил Галиб-эфенди.
Кутузову показалось, что он слишком быстро среагировал на его предложение, словно бы ждал его, был уверен, что оно прозвучит.
— Анапа слишком важна для Блистательной Порты, чтобы Стамбул мог позволить себе лишиться её хотя бы на время.
Разумеется, усмехнулся Кутузов, оставляя, впрочем, лицо неподвижным. Крупнейший рынок работорговли на всём Чёрном море. Оставить его у русских — и где же тогда покупать девушек для гаремов, красивых мальчиков для изысканных наслаждений, могучих мужчин для работ в мастерских и поле? Но пока нет сил заботиться ещё и об этом.
— В инструкциях канцлера Румянцева не указана особая важность этого населённого пункта для обороны Российской империи.
— Я был убеждён в этом с начала нашей беседы.
Два старика улыбнулись одними глазами. Они превосходно понимали друг друга...
VI
Небольшая красивая церковь красного камня показалась Новицкому не самым удобным местом для тайного свидания с известным политиком, однако не он выбирал время и место. Сергей прошёл в портик, остановился было полюбоваться резными колоннами, но очевидно мешал входящим. Кто-то толкнул его в спину, буркнул коротко, возможно, что извинился. Новицкий оглянулся, но увидел только полу знакомого серого плаща, исчезающую за дверью.
Внутри было темно, прохладно, пахло сладким запахом детства. Сергей купил свечку, прошёл вперёд, стал рядом с Мурузи. Тот не откидывал капюшон, обеими руками держал толстую свечу, едва выставив ладони из-под плаща. Новицкий наклонился к нему, прося разрешения взять огня, и почувствовал, как плотная ладонь накрывает его собственную, освобождая её от лишнего груза.
— Вы решились снять гусарский мундир?
— Мы подумали, что так будет удобнее.
— Вы не щепетильны.
— Я осмотрителен.
— А ваш друг Мадатов никогда не расстался бы с доломаном и саблей.
— Поэтому здесь я, а не он.
Мурузи промолчал. Боковым зрением Сергей заметил, как колыхается широкий плащ, и подумал, что драгоман, должно быть, старается надёжнее припрятать мешок с золотом.
— Георгиадис щедр, — заговорил, наконец, князь. — Но почему не пришёл он сам?
— Он... — Новицкий замялся, и хоть не сразу, но всё же ответил: — Он просил передать вам, что Галиб-эфенди... был готов к нашему предложению относительно крепостей в Азии.
Мурузи опять замолчал, и надолго.
— Меня использовали. — Голос его изменился, словно человек за минуту постарел лет, наверно, на десять. — И турки, и русские. Галиб-эфенди знал о наших свиданиях и ловко ими воспользовался. Он не мог предложить обеим империям решить вопрос о границах у Чёрного моря именно так. Но добился, чтобы русские сделали этот ход сами... Ну, вы-то хотя бы мне заплатили. Как же оценит мои услуги его величество падишах? Разве что быстрой смертью...
— Георгиадис предлагает вам не возвращаться на постоялый двор Манук-бея. Тем более что Мирзоян тоже намеревается покинуть Валахию.
— И где же он будет чувствовать себя в безопасности? Я не могу бежать. В Стамбуле моя семья — жена, дети. В Стамбуле остался мой брат. Если я исчезну, им придётся отвечать за меня.
— Мне поручено сообщить вам, что все бывшие договорённости, касающиеся вас, распространяются и на вашу семью.
Мурузи придвинулся вдруг к Новицкому и зашептал жарко и быстро:
— Возьмите деньги, ротмистр. Мне уже они не понадобятся. Передайте их моей жене, моим сыновьям, если... когда им удастся перебраться в Россию... Надеюсь... Я надеюсь, они будут счастливы в Петербурге. Прощайте, ротмистр. Я ещё помолюсь... за себя и за близких...
Сергей поставил свою свечку перед ближайшей иконой и пошёл к выходу. Но чувствами он ещё оставался в углу тёмного и тесного нефа, где прощался с жизнью человек умный и жадный, хитрый и благородный, человек не слишком чистоплотный, но почему-то полюбившийся ему в последние три недели.
