— А! Но ты же не ешь свинину, значит, можешь переменить веру.
Такая простодушная цепочка причин и следствий рассмешила Новицкого. Зейнаб не поняла, чему он смеётся, и даже обиделась.
— Ты хочешь всю свою жизнь просидеть на цепи? Ты молод, смел и силён, ты должен скакать и сражаться. Если ты переменишь веру, мой отец... отец другой девушки, той, которую выберешь, уговорит Джабраила освободить тебя даже без выкупа. Ты поклянёшься, тебе вернут коня, винтовку, кинжал, пистолеты и шашку. Ты храбр — ты будешь ездить у стремени бека. Ты будешь хорошим воином, и дом твой всегда будет полон. Счастлива будет девушка, что согласится выйти за тебя замуж.
Зейнаб говорила громко и увлечённо. Сергею показалось, что она внутренним взором видит уже замечательную сцену: он в папахе, в бурке, суровый и молчаливый въезжает во двор на всё том же рыжем мерине. Она встречает его перед домом и вводит коня во двор. А за ними нукеры гонят пленных — девушек, мальчиков, кого можно оставить работать в ауле, кого продать дорого в Турцию. В доме Сергей протягивает ей кошель с драгоценностями, похищенными в разграбленных сёлах — русских, казацких, грузинских, а то и в таких же аулах, как живут они сами. В углу мать Зейнаб качает младенца, а старший сын в одной рубашонке бегает по грязному холодному полу... Так переменить свою жизнь ему, бывшему гренадеру-преображенцу, гусару-александрийцу, казалось невозможным при любых обстоятельствах.
Но этого он Зейнаб объяснить бы никак не сумел, а потому сказал просто, что не может сменить религию, в которой его воспитали: это не рубаха, не чувяки, не штаны, не черкеска, не папаха, не бурка. Оказалось, что хитрая девочка уже заготовила не просто ответ, а целую проповедь.
— Ты говоришь, что не можешь сменить религию. Но религия только закон и слова. Бог один для всех людей. Все пророки были посланы Богом, все они служили только ему. Сначала пришёл Муса
[63] и принёс закон гордым евреям. Потом появился Иса
[64] и сообщил новые правила. Но они оказались слишком суровы для слабых людей. И тогда Бог, которого мы называем Аллах, наказал Магомету смягчить слишком большую суровость Исы. Но при этом определил, что, кто не будет следовать последнему божественному учению, осуждён будет гореть в геенне огненной во веки веков. Неужели такой умный человек, как ты, не хочет воспользоваться удобным моментом, чтобы спасти свою душу?..
Новицкий был польщён комплиментом, но разговоры о перемене веры не мог принимать совершенно серьёзно. Измена христианству казалась ему равной измене воинской присяге, если ещё не более мерзким поступком. Не желая, впрочем, объясняться чересчур долго, Сергей решил отшутиться. Он сказал с усмешкой, что одними словами в этом деле не обойдёшься, что, насколько ему известно, от него потребуют разрешить над собой некоторую операцию. А её взрослому человеку вынести достаточно сложно. Когда Зейнаб поняла смысл его ломаной, запинающейся речи, лицо её вспыхнуло, она вскочила, едва не попав ножкой в золу, повернулась и выскочила из дома.
Шавкат, молчавший во время беседы, посмотрел на Новицкого с осуждением и помотал головой. Тот и сам уже не понимал, как мог решиться отпустить такую шутку совершенно в духе гвардейских казарм и офицерских собраний. Щёки у него самого запылали, едва ли не засветились. Он пробормотал себе в бороду: «Ну не дурак же ты, Сергей Александрович!» — полез на постель и застыл, отвернувшись к стене, натянул одеяло на голову...
II
Зейнаб не приходила несколько дней, и всё это время Новицкий провалялся на топчане, то вглядываясь в чёрные перекрестия стропил, то, устроившись на боку, отколупывал тонкие щепочки от деревянной обшивки стены. И вдруг его посетил неожиданный гость.
Ближе к вечеру, солнце уже ушло от порога дома, в дверь заглянул Зелимхан. Шавкат сидел в углу, так, чтобы хорошо видеть пленника, и строгал палочку — одно из любимых занятий мужчин в ауле: подобранный невесть где кусок дерева уходил постепенно весь в стружку. После чего Шавкат находил новый обрезок и принимался скоблить и его. «Занятие, — думал Новицкий, — бессмысленное, как и сама жизнь. Сначала даётся нам твёрдый отрезок времени бытия, но мы лениво снимаем с него годы стружка за стружкой, пока в руках наших не остаётся одна пустота...»
Увидев старшего, Шавкат вскочил на ноги и вышел за ним во двор. Сергей напрягся, готовясь с достоинством принять любую перемену в существовании: от освобождения до спуска в зловонную яму. Он вслушивался в голоса, сжимая кулаки так, что длинные ногти впивались в ладони. Скоро новая тень легла на порог, и в помещение вошёл незнакомец.
Он был высок, выше, пожалуй, Новицкого, худощав, двигался порывисто, выглядел человеком крепким, устремлённым к своей, ему одному видимой цели. На нём было обычное платье горцев, не богатое, не чистое, но и не слишком засаленное. Зайдя в помещение, он шумно втянул воздух и заметно передёрнул плечами. Следом вбежал Шавкат, поставил низенький табурет, после чего, поклонившись, исчез. Незнакомец опустился на сиденье и заговорил. По первым же звукам голоса Новицкий вспомнил его.
— Bonsoir, monsieur!
[65]
Новицкий сел и откашлялся, прежде чем ответить на приветствие гостя. Это был тот самый европеец, которого он встретил в кунацкой разбойничьего аула.
— Меня зовут Ричард Кемпбелл. Как я понимаю, вы по-английски не говорите. Следовательно, воспользуемся чужим, но одинаково знакомым нам языком.
— Я читаю английские книги, — признался зачем-то Новицкий, — но говорить мне здесь не с кем.
— Здесь, — Кемпбелл оглядел помещение, в котором содержали Сергея, — говорить не с кем ни на каком цивилизованном языке. Тем не менее у вас есть определённое преимущество: я знаю только несколько русских слов и, даже вооружившись словарём, вряд ли разберу простейший газетный текст.
— Кто вы? — спросил Сергей, тщетно пытаясь сообразить, с какого небесного тела свалился в Кавказские горы этот британец.
— Имя — Ричард, фамилия — Кемпбелл. Занятие — литератор. Корреспондент газеты «Morning chronicle»
[66].
Новицкий ответил, стараясь попасть в тон, взятый пришельцем:
— Сергей. Новицкий. Корреспондент. Газета «Санкт-Петербургские ведомости».
Сказал и усмехнулся, вспомнив, что на самом деле посылал в столичное издание два письма. Одно, с описанием ермоловского похода в Акушу, напечатали, правда, без подписи. Другое — с некоторыми соображениями о возможном усилении русского присутствия на Кавказе, до сих пор лежало в редакции.
— О! Коллега! — завопил радостно Кемпбелл и приподнялся, чтобы дотянуться до Сергея, обменяться рукопожатием. Ладонь у него была сухая и твёрдая. Новицкий решил, что эти руки привычны и к инструментам иного рода, чем очищенное перо.
