Сегодня он собирался обсудить с Джабраилом два неотложных дела. Прежде всего нужно было договориться о совместном походе за Сунжу. До сих пор Джабраил отказывался от больших предприятий, считая, что малыми силами удобнее проскользнуть мимо русских постов. Пробраться, налететь, вырезать, захватить и уйти незамеченными с добычей. Абдул-бек знал, что его кунак опытен и умён. Он признавал его правоту и не настаивал, когда они говорили об обычных набегах, когда затевался обычный поход за рабами и драгоценностями. Но смеющийся ференг, которому бек показывал горы последние десять дней, говорил, что им, живущим в этих местах, надо объединить свои силы, иначе русские поднимутся и задавят всех их поодиночке.
— Пусть поднимаются, — ответил на это бек, а спутник ференга, кабардинец, родственник князя, бывшего хозяина Белого, передавал его слова в точности. — Они давят, как разъярённый медведь, но мы умеем справляться и с этим зверем. Да что там медведь — лев Ирана, грозный и непобедимый Надир-шах
[78] пытался покорить наши горы. Но мы щёлкнули зубами и порвали косматого зверя в клочья.
— Стая волков справится и с медведем, — согласился с ним Кемпбелл. — Но для такой битвы нужна огромная стая. И ещё — она должна уметь приступить к противнику.
Абдул-бек уже знал, что Джабраил не послушал его и повёл своих людей сам. Он был недоволен поступком приятеля, считая, что не следовало дразнить и тревожить русских. Но в аулах после зимы не хватало зерна, и воинам Джабраила следовало думать, как кормить свои семьи. Да и выпущенную на ветер пулю уже не загонишь обратно в ствол — надо забыть о прошлом и решать, как поступать дальше.
Второе дело касалось русского, которого Джабраил с осени держал на цепи и всё надеялся получить за него большой выкуп. Абдул-бек решил, что сам предложит за пленника сходную сумму и решит его судьбу, как ему будет угодно.
Занятый своими мыслями, он, тем не менее, слышал и примечал всё, что делалось и рядом, и в отдалении. Змея узкой зелёной струйкой быстро переползла тропу, словно перелилась, и исчезла в камнях. Конь фыркнул, и бек ласково похлопал его по шее. Над чёрной скалой, что поднималась справа, с той стороны каньона, плавали в дрожащем от жары воздухе четыре чёрточки; спустя какое-то время к ним присоединилась и пятая. Белад чуть раздвинул узкие губы в улыбке: он знал, что там, на вершине издавна гнездились орлы, и был доволен тем, что птицы ещё живут и властвуют над своими угодьями.
Он спустился по безлесному склону, и тропа запетляла уже между кустами. Впереди он видел опушку и облизнулся, представив прохладу, что ожидала его под деревьями.
Белый всхрапнул, но Абдул-бек и сам услышал, как переступают чужие лошади, и различил над кустами две папахи. Тропа была узка, два всадника не могли бы разъехаться, кто-то должен посторониться. По закону, по обычаям уступать должен тот, кто ниже стоит по рождению, кто слабее, кто спускается сверху.
Абдул-бек не двигал руками или лодыжками, положившись во всём на коня. Но Белый и так привык, что ему все и всегда дают свободное место. Он не убыстрил шага, но и не стал замедлять.
Ехавший навстречу первым, молодой ещё парень лет двадцати с лишним уставился на одинокого путника и прикрикнул сердито:
— Ты что — посторониться не можешь! Мы поднимаемся вверх и нас двое!
— Нас тоже, — с учтивым, холодным спокойствием ответил бек, небрежным жестом указав на приклад винтовки, торчащий из чехла над левым плечом.
Белый продолжал ровно идти вперёд, и лошадь под парнем отшатнулась в кустарник. Второй встречный, мужчина лет на пятнадцать старше, ровесник бека, отъехал в сторону сам.
Абдул-бек ухмыльнулся, двинулся дальше, но через несколько минут услышал сзади приближающийся топот копыт. Он повернул Белого, загородил тропу и вынул винтовку. Догонявший его всадник остановился, впрочем, за поворотом.
— Не стреляй, Абдул-бек! — крикнул он, оставаясь ещё невидимым. — Я хочу только поговорить.
— Подъезжай, — просто ответил бек. — Но держи руки пустыми и так, чтобы я их мог видеть.
Старший мужчина подъехал к нему вплотную. Он повернул ладони чуть вверх и держал их на отлёте, чтобы случайным движением не вызвать ненужную стычку. Но бек не убрал винтовку, опасаясь естественного коварства. Однако надеялся, что Белый услышит чужого и подаст ему знак.
— Извини моего племянника, бек. Он не узнал тебя сразу.
— Я это понял. Но если он будет так держаться с чужими и дальше, может и не успеть сделаться взрослым.
— Он очень расстроен. Мы ездили с Джабраил-беком. Нам не повезло. Русские словно знали, что мы спускаемся к Тереку. Дали выехать на равнину, а потом начали окружать и загонять словно баранов. Мы вырвались, но пятеро больше никогда не сядут в седло.
— Всех удалось забрать? — спросил Абдул-бек, обдумав, что сказал ему неизвестный.
— Два тела остались русским. Беку придётся их выкупать. Потом, когда справится с раной. Пика ударила в бок, но, слава Аллаху, только скользнула по кости. Есть и те, кому не повезло больше. Мы с сыном моего брата едем к хакиму Расулу. В ближайший месяц у него будет много работы.
Они простились. Бек подождал, пока воины Джабраил-бека не отъедут достаточно далеко, убрал винтовку и продолжил путь, расстроенный новостями. Когда солнце уже начало склоняться к хребту, он въехал в селение.
Новицкий понимал, что в этот день ему лучше бы не появляться на годекане. Безопаснее всего было отсидеться в тюрьме, что могла нынче сделаться ему и убежищем. С утра, как только прискакал чёрный вестник, проехал по улочкам, колотя рукоятью плети в двери, заборы и окна, страшно завыли женщины, закричали сурово на них мужчины, те, что по разным причинам остались дома; аул зашумел, завозился, как разворошённый зверем или же человеком лесной муравейник. А может быть, пчельник — такое сравнение вдруг заскочило Новицкому в голову, когда он, помогая себе посохом, поднимался вслед Шавкату по крутой улочке.
Снизу аул больше походил на диковинные соты. Сакли, сложенные из камня, лепились одна к другой, наползали друг на друга, и все вместе они крепко-накрепко приросли к щербатой скале, возвышавшейся над долиной. Подняться в аул непривычному человеку и то было непросто, а уж взбежать, да втащить за собой хотя бы наилегчайшую трёхфунтовую пушку казалось делом немыслимыми. «А ведь когда-нибудь придётся его штурмовать, — подумал Сергей. — Не завидую тем, кого направят на это дело».
Впрочем, он и сейчас не мог объяснить самому себе, за каким лешим поднимается на площадь вслед торопящемуся Шавкату. Даже привыкший, привязавшийся к нему юноша смотрел на него сегодня с чувством, едва ли отличавшимся от яростной ненависти. Чего же он мог ожидать от старших, ещё не остывших после схватки с теми же русскими. Они могли предположить, что пленный пришёл позлорадствовать, порадоваться их неудаче, несчастью. Любой из воинов просто мог выместить на нём своё унижение, свести счёты с противником, оставшимся там, внизу, решиться уравнять счёт потерь одним ударом шашки или кинжала. Благоразумие подсказывало Новицкому остаться дома, в тюрьме, что за эти месяцы и впрямь сделалась ему домом. Но странное чувство, то самое, что заставило его поехать с Юсуфом, щекотало его изнутри, понуждало выйти, подняться, смотреть, играть в салочки с несчастьем, даже со смертью. Он чувствовал, что должен покинуть убежище, должен заставить себя самого пойти навстречу опасности, и в ожидании возможного приключения кожа холодела у него на затылке под волосами, отросшими и слежавшимися в космы.
