– Мне сообщили, что мой отец хочет баллотироваться на пост губернатора.
Джинни подумала, что сегодня точно вечер сюрпризов, потому что он никогда прежде ничего не говорил о своей семье.
– О… – осторожно сказала она.
– Да, – быстро ответил доктор Уайетт.
Эта скорость в сочетании с горечью в его голосе означала только одно: это была паршивая новость.
Джинни работала в баре «Трентон» с того самого дня, как ей исполнилось восемнадцать, то есть за три года до того, как ей разрешено было подавать алкоголь. Но она отчаянно желала вырваться от Николь, которая хотела, чтобы Джинни пошла по ее стопам и стала учителем в колледже. Желание сестры работать барменом, а тем более завести когда-нибудь свой собственный бар, приводило Николь в ужас. Она заявила, что не допустит этого, и Джинни хлопнула дверью. Она солгала о своем возрасте и напросилась ученицей к бармену «Трентона». Наливая вино, виски, коктейли бесчисленным мужчинам и женщинам, которые изливали ей душу, она многое узнала о жизни. «Трентон» был ее университетом, и вряд ли какой другой университет мог дать ей такой опыт.
Но у нее никогда не было такого клиента, как доктор Роберт Уайетт.
Он допил свой коктейль двумя глотками и опустил рюмку на стойку с такой силой, что Джинни удивилась, как она не треснула.
– Дело в том, что, если он это сделает, мы должны будем все время быть рядом с ним, изображая счастливую семью.
Вытерев руки, она облокотилась на стойку. Она не знала, что сказать, а притворяться не хотелось, поэтому она только ответила:
– Похоже, это проблема.
– Вы даже не представляете себе какая, – пробормотал он, что было еще одним тревожным признаком, потому что вообще-то доктор Уайетт не бормотал.
Джинни присмотрелась к нему повнимательнее.
Сегодня на нем был серый костюм-тройка (это был единственный человек, носивший жилет, которого Джинни встречала в своей жизни), запонки с небольшими сапфирами (он предпочитал в одежде синие тона) и галстук в сине-оранжевую полоску. В этом году сентябрь в Чикаго выдался на удивление теплым, лето не хотело отступать, но, судя по костюму, доктор Роберт Уайетт не снисходил до потоотделения. Галстук был немного ослаблен, будто он его дернул. Волосы слегка растрепались, но ему это шло, потому что ему все шло. Плечи опущены, а морщинка между бровями была немного глубже, чем обычно. Выглядел он так, будто мир всей тяжестью лег ему на плечи.
Джинни было больно видеть его таким.
Если бы это был какой-то другой мужчина, любой другой клиент, она бы просто обняла его, как обычно делала в таких случаях. Но она видела, как доктор Уайетт вздрагивал, когда к нему прикасаются.
– Тогда, может быть, не стоит? – осторожно сказала она.
– Я должен. – Он снова нервно дернул манжеты. – У меня нет выбора.
– Разве? – невольно спросила Джинни. Она поняла, что оплошала, и именно поэтому (что теперь терять?) решила продолжить: – Как у вас может не быть выбора? Если вы решите купить пол-Чикаго и устроить здесь национальный заповедник – вы сможете себе это позволить. Если вы откроете собственную больницу, и туда будут пускать только в синих париках – к вам будет стоять синеволосая очередь. Вы можете идти куда угодно, делать что угодно, быть кем угодно, потому что вы доктор Роберт Уайетт.
Все потому, что у него есть внешность, деньги и власть.
Все то, чего у Джинни никогда не было.
Он холодно посмотрел на нее, открыл рот, но, ничего не сказав, встал, кинул на стойку несколько купюр и пошел к выходу.
– Доктор Уайетт! Подождите!
Он не обернулся, поэтому Джинни крикнула:
– Роберт!
Это сработало.
Доктор Уайетт застыл.
Потом повернулся.
Джинни вздрогнула от неприкрытого ледяного негодования, написанного у него на лице. Он злился, что она назвала его по имени? Или что осмелилась ему возражать? Не имеет значения. Она привыкла к агрессии посетителей и умела ей противостоять.
Она посмотрела прямо в его гневные глаза и спокойно сказала:
– На следующей неделе меня не будет. Беру небольшой отпуск по семейным обстоятельствам.
Доктор Уайетт помедлил, потом вернулся к стойке, глядя на нее со странным выражением, которое Джинни истолковала как беспокойство.
– Небольшой – это сколько?
– Всего неделя. Я вернусь в следующий понедельник.
Можно подумать, у него жизнь рухнет, если она не будет стоять тут по вечерам в полной готовности сделать идеальный «Манхэттен» идеальному мужчине!
Роберт одернул манжеты.
– Хорошо, – небрежно бросил он. И ушел.
Джинни смотрела ему вслед, не зная, как истолковать его поведение, но в этот момент завибрировал ее телефон.
«Началось», – написала Николь.
– Я побежала! – крикнула Джинни официантам, схватила сумку и кинулась к дверям.
Доктору Уайетту придется подождать.
У нее будет племянница!
Глава 2
Джинни должна была сегодня вернуться на работу.
Всю прошлую неделю Роберт не ходил в «Трентон», зная, что ее там не будет, и это нарушение ежедневного ритуала его очень нервировало. Всю неделю он подолгу засиживался в больнице, предпочитая десятый раз перечитывать истории болезней, лишь бы не думать о Лэндоне Уайетте и его политической кампании.
Но сегодня наконец был понедельник, и Джин-ни смешает ему его «Манхэттен».
Ему не хватало этого всю неделю.
Зазвонил телефон.
– Бобби?
Роберт застыл с трубкой в руке. Этого не может быть…
Но никто другой не называл его Бобби.
– Мама?
– Привет, дорогой, – раздался в телефоне слабый голос Сибилл Уайетт. Роберту показалось, что его ударили под дых.
Прошло почти три года с тех пор, как они разговаривали в последний раз. Он быстро зашел в первый попавшийся кабинет и плотно закрыл за собой дверь.
– Мама! Ты можешь говорить? Ты на громкой связи?
– Милый, – продолжала она, и Роберт слышал, как дрожит ее голос. – Тебе звонил Александр?
Значит, ее слушают. Александр был помощником Лэндона, блюдолизом и подхалимом.
– Да. Он сказал, что Лэндон хочет баллотироваться на пост губернатора.
Ужасная идея для всех – для семьи, для штата, для страны. Роберт знал, что единственная причина, по которой Лэндон Уайетт хочет получить этот пост, – из кресла губернатора удобнее грести деньги.
– Твой отец хочет, чтобы ты его поддержал. Мы оба этого хотим, – поправилась она, будто они действительно были одной счастливой семьей, и это не была всего лишь ложь, предназначенная для газет.
