У меня тоже не было проблем с элитной недвижимостью. Я прекрасно, а главное — содержательно, проводил время. Чертыхаясь сквозь зубы, я покинул пенсионерку и побежал к машине, тоскующей во дворе под дождем. Впрочем, когда я отмахал очередные 25 километров и пробился сквозь пробки центральной части города, от ненастной погоды не осталось и следа. Ветер стихал, выглянуло солнышко. А когда я въехал в коттеджный поселок недалеко от Мочищенского шоссе, то вообще начал сомневаться: верно ли утверждение, что на дворе поздняя осень?
Термометр показывал 11 градусов выше ноля. Природа в Сибири снова что-то попутала. Впрочем, идиллической эту местность назвать было трудно. Я недолюбливал эти края ввиду расположенного под боком гигантского Заельцовского кладбища (со всеми вытекающими). Но большинство людей это не нервировало, дачи и коттеджные поселки плодились, как опята в сентябре.
В поселок прокладывали трубы, кипела работа — что тоже не укладывалось в рамки пасторали. Призывно ревела самка экскаватора. Время для обустройства инфраструктуры власти выбрали грамотно — со дня на день мог повалить снег и ударить мороз.
Моя машина осталась в парковочном кармане, который почему-то пустовал. Я созерцал рослый дощатый забор, на котором висела табличка с нужным мне номером. Ворота и маленькая калитка сливались с оградой. Я почесал затылок, прошелся вдоль забора, потом перебежал дорогу и снова уставился на забор. Все это напоминало работу фотографа, ищущего нужный ракурс.
Забор визуально отодвинулся, открылась крыша кирпичного коттеджа — сравнительно вместительного, о двух этажах. Ничего особенного — но там и не премьер-министр проживал. Я снова перебрался через проезжую часть, позвонил в звонок. Отзывчиво залаяла собака во дворе, забренчала цепь. Над головой имелась камера видеофиксации, но — ничего похожего на переговорное устройство.
Дверь открыл плотный мужчина в кожаной жилетке. Возможно, раньше он был накачанный, сейчас — просто упитанный. Лицо одутловатое, глаза под сенью мешков, увесистые кулаки. Я обратил внимание, что руки измазаны краской. За спиной просматривалась лужайка, открытая веранда, справа собачья будка, вокруг которой металась и лаяла немецкая овчарка. Собака — это плохо, но если она привязана… то ладно. Мужчина созерцал меня исподлобья недобрым правым глазом, левый был прищурен.
— Ну? — произнес он неприятным скрипучим басом.
— Аркадий Павлович Вяземский? — учтиво поинтересовался я.
— Ну? — повторил он.
Так и подмывало спросить, что он знает о боге. Церковь Свидетелей Иеговы, слава богу, упразднили, но недавно накрыли очередную явочную квартиру, набив целый автобус ее неутомимыми адептами.
— Районная избирательная комиссия, — сообщил я, демонстрируя товарищу бланк в открывшейся папке. — Вы же участвуете во всенародном голосовании, Аркадий Павлович? — Я извлек из папки цветной проспект, подходящий по контексту. — Надо довыбрать одного депутата. Предыдущий, к сожалению, нас покинул… Вы позволите войти?
— Я щас кому-то довыберу, — с угрозой в голосе пообещал Вяземский.
— Простите? — вежливо улыбнулся я.
В принципе я плевал на его рыхлую мышечную массу — две увесистые плюхи, и снова здравствуй, клиническая смерть. Интересно, что он там видел, за гранью? Безусловно, что-то видел, и по башке шибануло крепко, раз в корне поменял свою жизнь. Впрочем — не манеры и повадки.
— Чего надо, спрашиваю? — Субъект за порогом начал багроветь. Впускать меня в свои чертоги он явно не собирался. А также проплакаться в жилетку и возлюбить ближнего своего. Но что-то собеседника напрягло: потемнел узкий лоб, под морщинами пришли в движение элементарные частицы.
— Надо довыбрать депутата, — завел я старую песню, — предлагаю ознакомиться с нашим достойным кандидатом…
— Да пошел ты… — доходчиво выразился хозяин и с треском захлопнул калитку.
В последующие минуты я четко следовал правилу: в любой непонятной ситуации веди себя неадекватно. Я прошелся вдоль забора в одну сторону, потом в другую, обнаружил узкий переулок, куда сворачивал забор, и тоже повернул туда.
Подходящий дефект в ограде я обнаружил метров через тридцать. Посмотрел по сторонам, как заправский вор, оторвал доску. Она отзывчиво слезла с гвоздя. Образовалась дыра — вполне достаточная для вторжения в частные владения.
Я сделал глубокий вдох и полез внутрь, потом вернул доску на место. Находясь на госслужбе, обновить забор фигурант, как видно, не успел, а теперь и вовсе отпала необходимость — по причине смены жизненных приоритетов.
Я крался по запущенному саду мимо груды шлакоблочных плит, крытого брезентом сайдинга, мимо симпатичной баньки в виде сруба, бревенчатого склада — двустворчатые двери нараспашку, виднелись свежие автомобильные аккумуляторы, стопка новеньких зимних покрышек.
«Наворованное в прошлой жизни? — озадачился я. — А власть появляется там, где можно что-то умыкнуть?» В текущий период все это потеряло для хозяина актуальность.
Я шмыгнул за угол, прокрался вдоль боковой стороны коттеджа, перебрался к веранде и осторожно вознесся над легкой загородкой. Хорошо, что собачья будка располагалась на другой стороне…
Живописец творил, позабыв про все на свете! Много странностей я видал в жизни, но такое наблюдал впервые. Застекленная веранда не отапливалась, там работал масляный обогреватель. Столы, стулья, несколько мольбертов. На столах — тюбики с красками, кисти, измазанные палитры, на которых этот чудак подбирал тона.
Вяземский сидел, подавшись к мольберту, что-то тщательно выписывал тонкой кистью, при этом закусив губу от усердия, глаза блестели. Я не видел, что он рисует, но прекрасно видел его лицо — одухотворенное, наполненное смыслом и содержанием. Человек был полностью в своей стихии, одержим, целенаправлен. Я даже залюбовался — какая, боже правый, дурь… Под ногами валялись наброски — видно, забракованные, часть листов была скомкана.
Я привстал на цыпочки — очень любопытно стало. Откуда он, интересно, берет свои сюжеты, если трудится спиной к окну, да и из дома выходит нечасто? Что загрузилось в его голову, когда он пребывал там, за гранью?
И еще я обнаружил одну примечательную вещь. Бывший гаишник работал левой рукой, а правая покоилась на бедре. Иногда он ей что-то поддерживал, при этом морщился от боли. Пальцы на руке работали с напрягом, и в целом кисть выглядела как-то неестественно, словно была подвернута. Рука подергивалась. Иногда казалось, что он ее не чувствует, иногда спазмы в мышцах доставляли боль. Когда он торчал в калитке, я этого не заметил, а теперь бросалось в глаза. Обычно художники в левой руке держат палитру, фиксируя ее большим пальцем, просунутым в отверстие, а в правой руке у них кисть. Будь он левшой, так бы и делал, только наоборот. Очевидно, что поднять палитру правой конечностью он не мог, она лежала на столике рядом, и для работы приходилось делать дополнительные движения…
Я чересчур вытянулся — сорвалась нога, носок которой я упер в фундамент! Загремел тазик, будь он проклят! Залаяла собака на другой стороне дома, забренчала цепь.
