— Вот по ним и искать, — буркнул я. — Хоть какая-то зацепка.
— Однако чутье подсказывает, что снова упремся в тупик, — вздохнул Вадим, — ибо злоумышленница не дура. Позвольте вопрос, Сергей Борисович. Что дает ей силу совершать все эти мерзости? Силу — и в прямом, и в фигуральном смысле. Ведь она всего лишь женщина. Да и зачем?
— От нее не зависит, — Якушин поморщился. — Имею смутное подозрение, что это не зависело и от Усманского. До поры до времени он был нормальным человеком. Черная сущность, какая-то грязная энергия подчиняет себе сознание, и человек не может устоять перед ней…
— Энергия? — скептически пробормотал Губин.
— Даже не сомневайтесь, молодой человек. Энергетические процессы для нашего мира формируются не здесь. Назовем эту область тонким миром — хотя не думаю, что вы ухватите суть явления. А тем более переварите ее. Энергия дает силу — и темная, и светлая. Энергия — это наше все. Инструмент для влияния на человека. Она может чистить карму, направлять на созидательные вещи. Может убивать и разрушать. Энергию можно гасить, можно усиливать — именно последнее, как мне видится, требуется нашей преступнице. В месте, где вы находитесь, она регулярно очищается. Носители негатива здесь долго не выдержат, поспешат уйти. Сейчас вы скажете, что наша героиня сюда приходила — а кто ей запретит? Уверен, ее визит не затянулся. Были попытки нас погасить — но пока держимся, — Якушин саркастически усмехнулся. — Один любопытный факт, господа. Уверен, вы о нем не знаете. Тела усопших сжигаются в кремационной печи — в ней есть специальное окошко, за процессом можно наблюдать. Среднее время горения — сорок — сорок пять минут.
Однажды обратили внимание — некоторые тела горят полтора часа и более. Почему? Грешили на сбой устройства. Потом наблюдение выявило: дольше горят тела с онкологическими опухолями. Чем обширнее злокачественное образование, тем дольше происходит горение. Почему? Ведь в печи ужасающе высокая температура. Тем не менее это факт. Онкологическая опухоль горит долго. И пламя в этом месте синее. Если при жизни разбегались метастазы по телу, то синее свечение везде, мечется по печке — а это, уверяю вас, выглядит жутковато. Синее пламя означает энергию. Делаем вывод: онкология — энергетическая субстанция. А огонь с энергией справляется долго… А теперь представьте, если все это окажется в земле? Сколько можно говорить, что хоронить тела нельзя — земля загрязняется, превращается в отраву…
— Энергию можно сжечь? — засомневался Губин.
— Можно, — улыбнулся Якушин. — А очень часто — даже нужно. Ладно, мы отвлеклись. Что-то вертится в голове, не могу понять… — Тень легла на лицо основателя музея, он встал, начал вышагивать по свободному от мебели клочку пространства. — Крутится подсказка, но словно издевается, постоянно упархивает, как воробей. Это явно связано с нашим делом — то, что натолкнет на верный путь… — он замолчал, продолжая ходить.
Остальные помалкивали, наблюдали за ним. Варвара высунулась из своей ниши, приоткрыла рот в ожидании.
— Нам ждать, пока вы прозреете, Сергей Борисович? — осторожно спросил Губин.
— А? Что? — Якушин остановился, уставился поверх головы вопрошающего. Потом засмеялся: — О нет, Роман, это совсем необязательно. Вам незачем терять со мной время. Обо всех случаях озарения вас немедленно известят.
Глава десятая
Озарению способствовал очередной криминальный инцидент. В 9 утра следующего дня забили тревогу: в музее ЧП!
Позвонил Головин, голос проседал от волнения. Нет, с Сергеем Борисовичем все в порядке, но пострадавшие есть, и полиция уже извещена.
Мы с Варварой изнывали в пробках, проклинали городское руководство и пустые головы тех, кто отвечает за организацию дорожного движения. Впрочем, полиция стояла в тех же пробках, и мы приехали почти одновременно.
— Добрый день, — хмуро поздоровался Кривицкий, — давно не виделись, черт возьми…
Вокруг музея блуждали напряженные охранники, готовые махать кулаками после драки. Дверь с улицы была сломана, ее резали автогеном, чтобы открыть — впрочем, оказалось, что это сделали свои — иного способа попасть в запертое здание не было. Окна в бывшей котельной отсутствовали, имелась только дверь черного выхода.
Сергей Борисович пребывал в бешенстве, ходил чернее тучи, хватался за голову. «Вот же умники, — бормотал он, — Ну, скажите на милость, зачем они резали парадную дверь — с тем же успехом могли резать и заднюю!»
Охранники уверяли, что все быстро починят, мастера дверных дел уже в пути. Инцидент наглядно высветил недочеты охранной системы. Музей закрыли для посетителей, вывесив табличку с глубокими извинениями. Подъехала «Скорая», водитель с санитаром вытаскивали носилки. Прибыла еще одна полицейская машина — теперь уже с оперативниками Дзержинского района, и началось вавилонское столпотворение.
Из дальнего выставочного зала вывели бледную Ларису — у девушки подкашивались ноги, двое мужчин ее придерживали. На Ларисе лица не было, она осунулась за ночь, по щекам текли слезы. Девушку бегло опросили перед отправкой в больницу. Она рассказывала севшим голосом, при этом вяло сопротивлялась, уверяя, что с ней все в порядке, может отлежаться и дома.
«Лариса, прояви сознательность, — строго внушал Якушин, — если все в порядке, тебя отвезут домой — ты обязательно должна пройти обследование. Потом непременно возьми больничный». Она просила слабым голосом: пожалуйста, вынесите мою сумку, а также верхнюю одежду — куртку с шапочкой. Как же она поедет без всего этого? Сотрудники метались по зданию, но ничего из перечисленного не могли найти!
Растерянно мялся охранник Григорий из будки на въезде — он ушел с дежурства в десять вечера, а сейчас его опять вызвали, над человеком зримо веял призрак увольнения…
Картину происшествия постепенно восстановили. Накануне вечером Лариса последняя уходила из музея. Маргарита и Михаил, пользуясь отсутствием Якушина, сбежали пораньше, отправились по своим делам. Все было мирно, тихо. Охранник прохаживался снаружи — погода располагала. В ночное время сотрудникам ЧОПа и не полагалось блуждать по музею — в нем своих призраков хватало. Охрана контролировала входы, работали камеры видеонаблюдения.
Ровно в восемь Лариса закончила работу, выключила освещение, оставив только дежурное, пошла по залам, чтобы убедиться, что все посетители покинули музей. В главном зале никого не было. Она обогнула лестницу на второй этаж, прошла мимо витрин с погребальными урнами и муляжами бриллиантов из праха умерших, вошла в смежные помещения, где продолжалась экспозиция.
Вдруг за спиной послышался шорох, Лариса шарахнулась от неожиданности, но это не спасло. Сильное предплечье сжало горло. Она вырывалась, вертела головой и в ужасе осознала, что на нее напала женщина! Ногти на пальцах сдавившей ее руки были покрыты голубоватым лаком — в них отражалось свечение «дежурной» лампы. Пальцы ухоженные, длинные, явно женские. Почему заметила в такую минуту — уму непостижимо.
Убивать работницу музея в планах злоумышленницы не было — лишь слегка придушить. В глазах потемнело, голова раздулась. В спину вошла игла шприца — она чувствовала, как в нее что-то вливается. Сил сопротивляться уже не было. Глаза закрывались. Последнее, что она помнила, — как ее укладывают на пол, а дальше — темнота.
