— Твоя мама никуда не собирается сегодня? — мягко спросила Варвара.
— Собирается. — Я видел, как девочка передернула плечами. — Сказала, что ночью не придет, завтра все равно воскресенье. Я не спрашивала, куда она собралась, может, мужика себе нашла, не знаю… Что-то гремело у нее в сумке, она ее на «молнию» застегнула, теплые вещи из шкафа вытаскивала…
Я перехватил встревоженный взгляд Варвары. Но мы не последователи Фигаро, не можем находиться в двух местах одновременно! А полиция трусливо самоустранилась.
— А вам какое дело, где она была? — спросила девочка. Вот что значит отвлечься на несколько секунд.
— Мы с ней работаем, и нам это очень важно, Мариша… — снова есть контакт! — Скажи, у мамы есть знакомая со светлыми волосами?
— Мм… тетя Снежана, что ли? Ага, есть, ей уже под сорок, как и маме. Они когда-то учились вместе, тетя Снежана на Авиастроителей живет, вроде дружили, я старые фотографии видела. Она не замужем, работает в какой-то конторе. Когда мама с папой поженились, они поссорились, много лет не общались, там темная история была — я точно не знаю, но считаю, что это с папой связано… А когда папа ушел, они опять сошлись, я впервые в жизни ее увидела — глупая какая-то, постоянно хихикает, голова вообще пустая…
— Мама ездит на джипе «Субару»?
— Что вы, у нее же «Сорренто». Подождите, кажется, у тети Снежаны джип «Субару» — он не новый, да она и ездить-то толком не умеет…
— Твоя мама не перекрашивала волосы?
— Да нет, зачем ей? — Девочка недоуменно пожимала плечами. — Но знаете, я однажды у нее парик светлый видела — из сумки доставала, забыла убрать. Я спросила, зачем это, она стала ругаться, что не мое дело и нечего копаться в ее вещах. Можно подумать, я копалась…
На глазах девчонки опять выступили слезы.
— Ой, — встрепенулась она, — перед заправкой можете остановить? Я дальше сама добегу. Юлька вон в тех коттеджах живет…
Я начал замедляться, перешел на первую полосу. Впереди белела громадина торгового центра «Гигант». Девочка всхлипывала, Варвара взяла ее руку. Марина вздрогнула, но руку не отняла. Это был не просто жест участия. Варвара снова работала. На мордашке осталась сочувственная улыбка, но скулы побелели, сжались челюсти. Потом она выпустила руку, машина остановилась.
— Спасибо вам большое, — поблагодарила девочка, — так быстро довезли…
— Все, беги, — через силу улыбнулась Варвара. — И не думай о плохом, Мариша, все наладится. Маме не рассказывай, что мы с тобой общались, хорошо?
Девочка вышла, я продолжил движение, посмотрел в зеркало. Марина словно очнулась после летаргического сна — пристально смотрела на уходящую машину, почесала затылок. Потом опомнилась — на улице ведь не лето! — стала натягивать на уши вязаную шапочку.
— Разворачивайся… — шипела в затылок Варвара. — Уйдет же, злыдня, мы ее потеряем! Ты что, не понимаешь?
— Да нет, родная, это ты не понимаешь! — Я тоже начал закипать. — Как я тут развернусь? Барьер посреди дороги! Назад по встречке? Нет уж, прошу уволить…
Съезд с моста — хуже не придумаешь. Развернуться можно только через километр, на площади Энергетиков. Раньше и пытаться не стоит. Барьеры, камеры, гаишники, да еще поток навстречу, сшибут с гарантией…
Варвара застонала, откинула голову. Что я мог сделать? Сама должна понимать. Я лихо пронесся мимо ТЭЦ-3, ТЭЦ-2, выехал на кольцо и демонстративно медленно протащился мимо зевающего инспектора. Изнывал на светофоре, где красный горел аж 90 секунд, нетерпеливо газовал. А потом оторвался на дамбе и на самом мосту! Я обгонял всех попутных, шел далеко за сто. Плевать на штрафы, пусть присылают!
— Ты не навредила девчонке? — бросил я через плечо.
— Я себе навредила, — огрызнулась Варвара. — А с девчонкой ничего не будет. Но дело не в этом… — Она кусала губы, продолжая бледнеть.
В памяти возникла ее рука на руке девчонки. Этот номер я также проходил. Она могла видеть прошлое людей, по крайней мере, яркие эпизоды, особенно те, которое люди хотели бы скрыть. Я деликатно молчал, ждал, пока сама созреет.
Варвара подалась вперед, стала перебираться на переднее сиденье. На скорости за сотню этот трюк смотрелся так себе. Но я тоже стерпел, только крепче вцепился в баранку. Пришлось припасть к окну, чтобы не получить коленом в челюсть. Она угнездилась, застегнула ремень безопасности.
— О чем это я… Да, теперь мы все знаем, Никита… — Она волновалась, но сдерживалась. — Девочка дала слово и никому об этом не сказала. Не потому, что верна своим обещаниям, а потому, что страшно… Я это видела ее глазами, яркие вспышки, словно эпизоды, вырванные из видеозаписи. Это так прочно впиталось ей в память… Еще зима, рискну предположить, что на календаре 2 февраля, день, когда в Ярославле умер Усманский…
Она приходит домой, уже вечер, после школы засиделась у подруги. Отца не было. Она открывает дверь своим ключом, швыряет ранец, скидывает зимние сапоги, пуховик. Зовет маму, но та не отзывается — хотя ее одежда и сапоги на месте. Идет по комнатам — нет мамы. В ванной горит свет, она зовет — никто не отзывается. Заглядывает внутрь.
Мама лежит в ванне с пеной — видимо, решила расслабиться после работы. Но что-то пошло не так. Голова откинута, рот оскален, глаза закатились… И сколько так продолжается, никто не знает. Дикая паника, девочка подлетает к матери, трясет ее. Голова сваливается, глаза остаются полуоткрыты. Она трясет женщину, умоляет очнуться, неумело проверяет пульс, подносит зеркальце к губам. Мама мертва, в этом нет сомнения даже для 13-летней девочки.
Она пытается вдуть в нее воздух — это смотрится глупо. Девочка пятится, брызжет слезами, ничего не соображает. Что с мамой — перенервничала на работе, сердце не выдержало? Слишком горячую воду включила? Выскакивает в комнату, звонит отцу — у того занято. Судорожно вспоминает номер «Скорой» — ей никогда не приходилось туда звонить. Но набрать не успевает, за спиной шорох, она шарахается, роняет телефон.
Сзади стоит мама, обернутая в полотенце, пошатывается, глаза блуждают, сама бледная как поганка. Мама уже не мертвая, хрипло дышит. Но неизвестно, что страшнее — мама мертвая или мама как будто живая. Девчонка чуть не умирает от страха — все заледенело внутри. А она еще качнулась, положила руку девочке на плечо, обе стали падать… В общем, ужас голливудский.
Потом мама оклемалась, сказала, что ей просто стало плохо, сознание потеряла. Взяла с дочери честное слово, что никому не скажет, даже папе.
Потом пришел отец, сели ужинать. Вроде все так же, только мама молчала много, впадала в прострацию, натыкалась на предметы, когда ходила, шутила, что подхватила куриную слепоту.
Через день-другой все прошло, мама снова стала собой, впрочем, ненадолго. Пошли скандалы, поведение женщины стало меняться. Понимаешь, что это значит, Никита? Клиническая смерть все-таки была, просто она не зафиксирована! О ней никто не знает, кроме дочери, а дочь молчит, поскольку: а) дала слово, и б) ей страшно. А почему мама вдруг очнулась — очередная медицинская загадка, хотя без вмешательства внешних сил, конечно, не обошлось. Теперь все сходится — это она…
