— Нет, нет, на поезд ты не опоздаешь. Мы съездим в одно место, и после я тебя провожу.
Иван Андреевич обвел взглядом зал. Вышколенный официант мгновенно появился возле столика, театрально положив перед ним бордовую коробочку. Савицкий привычным жестом открыл бархатное чудо и, отсчитав несколько купюр, включая щедрые чаевые, рассчитался за ужин.
Саша вышла на улицу первой и сразу же заметила подъезжающую машину. Вышколенный водитель хорошо знал свои обязанности.
— Как мать? Давно видела?
На этот раз Савицкий опередил водителя и сам галантно открыл дверцу машины. Вопрос повис в воздухе. Говорить в присутствии постороннего человека Саше не хотелось. Да, собственно, говорить было не о чем. Ее жизнь Ивана Андреевича, скорее всего, не волновала вовсе. И о матери он спросил буднично и безразлично.
Любила ли мать Савицкого? О нем, сколько Саша помнит, она никогда не вспоминала, словно Савицкого в ее жизни и не было, и Саша появилась на свет сама по себе. А может, просто не хотела ворошить прошлое? Да и что ворошить? Столько лет прошло. У матери давно другая жизнь и она в той, другой, жизни вполне счастлива. У матери могли даже дети быть в новом браке, а у нее — братья и сестры.
Представить мать с детьми Саше никогда не удавалось, как она ни старалась. Институт, лабораторные мыши, чьи крохотные жизни приносились каждый день на алтарь науки, — это легко. Есть ли у отца дети? Скорее всего, есть, и уже взрослые. Значит, у нее могут быть братья и сестры.
Мужчина может не хотеть детей, независимо от количества браков. Женщина наоборот. Ей без разницы, сколько было детей у ее избранника. Женщина хочет иметь своего собственного ребенка. Непобедимый закон природы.
— Мать давно видела? Как она?
Савицкий задал тот же вопрос и в той же последовательности.
— Давно. Защитила докторскую. Работает. Читает периодически лекции за рубежом. Приезжает только летом и то — ненадолго. Иногда бывает проездом.
— В этом она вся. Представляешь, она своих мышей домой приносила. Беспрерывность эксперимента или что-то в этом роде.
Белые мыши с длинными облезлыми хвостами действительно какое-то время жили на балконе. Стеклянная емкость, похожая на маленький аквариум, в целях конспирации пряталась в самодельный шкаф и накрывалась старой кофтой. И болели они какой-то загадочной хантавирусной болезнью.
От мимолетного воспоминания у Савицкого вдруг засаднило в горле. Говорить дальше о мышах было неуместно. Иван Андреевич замолчал.
О том, какой разразился скандал из-за тех мышей, Савицкий тоже не стал говорить дочери. Маргарита Акимовна грозилась выбросить мышиное прибежище с балкона. И выбросила бы, если бы не подоспела Светлана…
Машина, влившись в общий поток, неслась в неизвестном направлении. Города Саша не знала и даже не пыталась догадаться, куда они едут. Первое, о чем подумала, — это магазины. За окном мелькали дорогущие бутики. Значит, отец решил что-то купить на память. Скорее всего, что-то дорогое. Чтобы помнила. Может, украшения, которые она не любила и не умела носить. На работу не придешь увешанная, как новогодняя елка, а светских выходов у нее отродясь не было. От этих мыслей ее даже в жар бросило, и навалилась тоска. Теперь она чувствовала себя побирушкой, от которой хотели побыстрее избавиться. И как была удивлена, когда машина остановилась возле респектабельной нотариальной конторы.
О том, что контора респектабельная, говорило все: и тяжелая деревянная дверь, и бронзовые львы возле нее, и несколько камер видеонаблюдения. Савицкий открыл дверь, пропуская Сашу вперед. Секретарь незамедлительно сообщила шефу о посетителе, назвав безошибочно фамилию Ивана Андреевича. И только после того, как Савицкий скрылся в кабинете нотариуса, секретарь, с такой же любезной улыбкой предложила Саше кофе. От кофе Саша отказалась.
Через минуту — Саша даже толком не успела рассмотреть висящую на стене картину — секретарь пригласила ее в кабинет нотариуса, радушно открыв дверь.
То, что произошло потом, поставило Сашу в тупик. Речь шла о наследстве. Завещаний было два. Одно — дарственная на квартиру от бабушки, второе — завещание самого Савицкого. Судя по датам, первое завещание было оформлено нотариусом пять лет, второе — полгода назад. На все ее возражения, на которые только она была способна, Савицкий не обращал внимания. Нотариус, между тем особо не прислушиваясь к возникшему спору, отдал распоряжение помощнику, чтобы тот занес данные в единый реестр. После чего положил на стол только что отпечатанные бумаги и потребовал, чтобы Саша расписалась там, где помощник поставил еле заметные галочки. И, чтобы быстрее покончить с этим представлением, Саша быстро поставила свою размашистую подпись. Савицкий облегченно вздохнул и протянул руку нотариусу.
На обратном пути Иван Андреевич оживленно рассказывал Саше, как добраться до Владимирской улицы удобнее и быстрее, а главное, чтобы не попасть в пробки. И говорил он так, словно Саше могли пригодиться эти топографические особенности. Чтобы не обидеть отца, ей приходилось смотреть в окно и утвердительно кивать головой, мол, запомнила. Через десять минут машина уже ехала вдоль Владимирской улицы. Улицу Саша узнала сразу, стоило только увидеть статуи на фасадах домов. Вчера она несколько раз не спеша прошлась по улице, рассматривая дома и скульптуры. Ее занимал один вопрос: есть ли среди атлантов женщины? По их внешнему виду пол не определялся. Атлантов она рассматривала так долго, что даже нашла причудливое переплетение времен. Это переплетение демонстрировала толстая металлическая проволока, наискось пересекающая тело атланта. Может, городские службы хотели тем самым укрепить его тело, а может, преследовали другие, не менее благие цели.
Саша успела пробежаться глазами по окнам третьего этажа, как машина, свернув в арку, заехала во двор. Внутренняя часть дома, вытеснив дух прошлых эпох, отвечала современности: кондиционеры, спутниковые антенны и вереница припаркованных машин, все так, как и должно быть в информационную эпоху.
— Теперь это твой дом. Да что я говорю! — спохватился Иван Андреевич. — Он всегда был твоим.
Иван Андреевич протянул Саше ключ. Она открыла дверь и, шагнув в темную квартиру, вдохнула застывший воздух. Иван Андреевич прошел в гостиную, распахнул настежь окно. Свежий, влажный мартовский воздух ворвался в квартиру, а вместе с ним и уличный шум.
— Там кухня, — махнул рукой Савицкий. — Это моя комната… и твоя. Была. Тебя сюда привезли из роддома, — на мгновение Иван Андреевич замешкался, словно услышал тоненький писклявый голосок новорожденной дочки.
— Дальше — комната родителей. Твоих деда и бабушки, — уточнил на всякий случай Иван Андреевич, — а эта, самая маленькая, — кабинет, ну и заодно служила гостевой для приезжих родственников. Теперь ты единственная здесь хозяйка и вправе делать с квартирой что захочешь. Так хотела твоя бабушка.
Среди мебели, накрытой целлофаном, Иван Андреевич смотрелся, как экскурсовод в Эрмитаже.
— Если это предсмертная воля, то считайте, что вы ее выполнили. Я ничего не буду делать с квартирой. Пусть все остается как есть. У меня скоро поезд. Я сегодня уезжаю, — напомнила Саша. — Ваши деньги и акции я не возьму. Это даже не обсуждается. К ним я не имею никакого отношения.
