— Довольны?
— Не самое подходящее слово в нашей ситуации, но… Вас больше никто не обвиняет, и вы можете спокойно продолжать делать свою работу, Владимир Всеволодович. Разве не этого вы хотели?
Конечно, этого, но кроме того Мономаху очень хотелось бы знать, что погнало девушку на крышу. Посмертное психиатрическое освидетельствование, скорее всего, закрыло бы тему, но его не будет, а значит, вопросы остаются. Однако разве можно винить в этом Нелидову? Поэтому Мономах, сделав над собой усилие, поблагодарил посетительницу и даже проводил до двери.
Пора было выдвигаться в направлении дома, иначе он не доберется и к ночи, однако у Мономаха внезапно появилась идея, которую он хотел немедленно реализовать. Для этого требовалось снова войти в бывшую палату Калерии. В ней оставалась лишь одна пожилая женщина: как раз в это время пациенты принимали посетителей и либо гуляли по коридору, либо сидели в фойе и смотрели очередную часть бесконечного «сериала» из жизни провинциалки, приехавшей в Москву и вышедшей замуж за престарелого актера. Мономах не являлся поклонником жанра ток-шоу, но даже он не смог избежать того, чтобы узнать о перипетиях последних лет их совместной жизни, так как артисту и его молоденькой жене не перемывал косточки только самый ленивый репортер. Даже больные в палатах во время обхода частенько заводили разговор на эту тему. Вот и сейчас народ в фойе казался поглощенным очередным вбросом «сенсационной» информации.
Пациентка, оставшаяся в палате, встретила зава отделением удивленным взглядом.
— Владимир Всеволодович, вы еще здесь?!
— Уже ухожу, — пробормотал он. — Мне тут надо… кое-что.
Быстрым, размашистым шагом он преодолел расстояние от двери до приоткрытого окна и выглянул наружу. Его интересовал расположенный напротив корпус больницы, соединенный с корпусом, где находилось отделение Мономаха, длинным пролетом почти плоской крыши. Внизу располагался въезд для машин «Скорой помощи». В окнах блока пластической хирургии ярко горел свет. Он почти полностью хозрасчетный, за исключением отделения челюстно-лицевой хирургии, а это означает, что заведующий, Дмитрий Каморин, должен быть еще на месте. Пожелав пожилой даме спокойной ночи, Мономах вышел в коридор и, направившись к лифту, достал сотовый. Когда в трубке раздался знакомый голос, он сказал:
— Приветствую, Дмитрий Палыч! Ничего, если я сейчас заскочу к тебе ненадолго?
Через пятнадцать минут, переговорив с Камориным, Мономах сидел в отдельной палате пациентки, которой недавно сделали коррекцию носовой перегородки. Женщина выглядела не лучшим образом: отек был довольно большим, под глазами были темные синяки, как у лемура или панды, однако она потрудилась накрасить губы, а волосы и ногти ее находились в идеальном состоянии. Она была облачена в дорогой китайский халат ручной работы, расшитый розовыми фламинго и тропическими цветами. Мономах отметил про себя, что в блоке пластической хирургии редко оказываются бедные пациенты, разве что сверху сбросят квоты и у них неожиданно появится счастливая возможность избавиться от проблем, которые раньше казались неразрешимыми.
— А я-то считала, что у меня галлюцинации! — растерянно пробормотала пациентка Мухина, качая головой. — Понимаете, мне такой наркоз вкололи, что я пришла в себя только часа через три после операции. Встала, голова тяжелая, а тут еще батареи топят так, как будто мы не в Питере, а в Якутске с его морозами!
— Наркоз был хороший! — возмутился Каморин: он не мог вынести несправедливой критики со стороны богатой клиентки, которая, возможно, еще не раз посетит его отделение. — Мы его с боем выбивали, и никто пока не жаловался!
— Да я не жалуюсь, не подумайте, — примирительно махнула холеной рукой пациентка. — Просто я плохо переношу анестезию! Вот, к примеру, в прошлом году я делала грудь…
— Татьяна Валерьевна, можно поближе ко дню операции, пожалуйста? — попросил Мономах, опасаясь, как бы она не решила поведать ему всю свою длинную и, без сомнения, увлекательную историю болезни.
— Ах да, разумеется, — закивала пациентка. — Так вот, голова гудела как пивной котел, стояла невыносимая духота, и я подползла к окну, чтобы его открыть и дыхнуть свежего воздуха. И тут я увидела… ее.
— Ее?
— Девушку. На крыше.
— Так, вы увидели девушку на крыше, я понял. Что вы сделали потом?
— Я? Да я ничего не делала!
— Хорошо, а чем занималась девушка?
— Она танцевала.
— Что-о?! — одновременно вырвалось у обоих мужчин.
— Ну вот, я тоже решила, что схожу с ума. Вернее, я подумала, что это последствия наркоза. Со мной уже случалось нечто похожее, но тогда перед глазами только блохи бегали…
— Татьяна Валерьевна, вы уверены в том, что говорите? — снова попытался вернуть ее в настоящее время Мономах. — Девушка на крыше действительно танцевала?
— Ну да, уверена. Красиво так двигалась, знаете ли, — не так, как молодежь ломается на дискотеках, по-другому… как в театре.
— Вы имеете в виду, она танцевала, как балерина?
— Да, именно. А потом еще встала лицом ко мне и принялась делать реверансы. Знаете, здорово у нее это выходило!
— Вы видели, как она сорвалась?
— Нет. — И без того печальное благодаря синякам лицо пациентки погрустнело еще больше. — Поймите, я ведь думала, что дело в наркозе, не восприняла происходящее всерьез. Ну я отвернулась, а потом смотрю — нет никого на крыше. Вот я и решила, что видела глюк. А что бы вы подумали? Разве часто балерины на крышах выступают?!
— Вас никто ни в чем не обвиняет, Татьяна Валерьевна, — поспешил успокоить пациентку Каморин.
— Но если бы я… Послушайте, если бы я кого-то позвала, я могла бы ее спасти, да?
— Вряд ли, — покачал головой Мономах. — Девушка поскользнулась на наледи, это был несчастный случай, и вы все равно не успели бы ничего сделать и никого позвать. Спасибо, что согласились поговорить!
Что ж, теперь, пожалуй, и в самом деле можно отправляться домой со спокойной душой: судя по всему, Калерия Куликова имела проблемы с психикой, которые ее мать отказывалась признавать. Слава богу, никто не виноват: юной балерине что-то померещилось, и именно за этим она полезла на крышу. Там, вдруг почему-то решив, что находится на сцене, она принялась «выступать» и даже «раскланиваться» перед несуществующей аудиторией, а в действительности — перед одной-единственной зрительницей, которая сочла танцовщицу галлюцинацией. Печальный итог многообещающей карьеры. Но она хотя бы успела станцевать напоследок.
* * *
Алла решила не вызывать Татьяну Лесину в СК, чтобы не нагонять на и без того испуганную женщину лишнего страху, — она и так пережила сильный стресс, первой обнаружив мертвое тело хозяйки. Алла созвонилась с Татьяной и попросила о встрече. Они договорились на одиннадцать вечера у станции метро «Сенная». Горничная явилась без опоздания, и женщины устроились в круглосуточной чебуречной, которая, несмотря на поздний час, оказалась полна разнообразной клиентурой — от студентов до гастарбайтеров со всех концов бывшего СССР. Из местного короткого меню Алла могла позволить себе только кофе. Татьяна взяла то же самое, и обе присели за угловой столик с видом на оживленную улицу. Неподалеку располагались сразу два театра, Молодежный и Мариинский, в результате чего народу мимо проходило немало: примерно в это время заканчивались спектакли в Молодежном, да и бойкая торговля возле перехода метро не прекращалась до глубокой ночи. После того как приказом городского правительства здесь снесли все ларьки, портящие внешний вид одного из центральных мест Северной столицы, торговцы никуда не делись. Они попросту расставляли на тротуаре временные прилавки и увозили их на личных авто по окончании рабочего дня.
