— Он не работал ни на одно из двух изданий, представителей которых позвала Бузякина.
— Значит, фотограф явился по собственному почину?
— Алла Гурьевна, а вы не допускаете мысли, что он мог быть просто каким-то блогером? Ну, проник каким-то способом в особняк, нащелкал фотографий да и разместил на своей странице?
— Нельзя исключать и такой вероятности, — согласилась Алла. — А как этот тип отображается на записях?
— Как и почти каждый из присутствующих, он выходил из зала, но почему-то его не видно ни в одном из коридоров. Камеры расположены не во всех…
— То есть либо он об этом знал, либо ему просто-напросто повезло?
— Похоже на то.
— Надо прогнать его изображение по нашей базе — вдруг это кто-то, успевший засветиться?
— Обязательно этим займусь.
— А еще займитесь компьютером Инны. Или вот что: лучше поручите это Белкину, он хорошо разбирается в таких вещах. Если у Александра не получится выяснить, откуда пришло письмо…
— Он передаст комп техникам, все ясно! — закончил за Аллу опер. — Пойду Шурика дерну!
* * *
Мономах не был в театре оперы и балета лет пять. В драматическом — случалось, когда жена присылала контрамарки на какую-нибудь премьеру и у него было время и желание увидеть ее в очередном «шедевре». А вот Мариинка никогда не являлась излюбленным местом Мономаха — он вообще не любил ни оперу, ни балет, хотя среди его пациентов хватало представителей и первого, и второго вида искусства. Особенно часто его клиентами оказывались балетные. Они ломали конечности и заполучали смещение позвоночных дисков, и им требовался «самый лучший специалист», чтобы как можно скорее вернуться на сцену. Поэтому Мономах отлично знал исполняющего обязанности заведующего балетной труппой, балетмейстера-репетитора Константина Махальцева. С его легкой руки Мономах получал своих «артистичных» пациентов. Не сказать, чтобы он любил иметь с ними дело, — наоборот, с балетными полно проблем. С одной стороны, они терпеливы, целеустремленны и готовы на все, лишь бы не вылететь из профессии. С другой — чудовищно мнительны, чувствительны, обидчивы и депрессивны. Но сейчас, впервые за много лет, именно Мономаху требовалась помощь Махальцева.
— Боже мой, какие люди! — раскинув объятия, двинулся к нему балетмейстер, невысокий, сухонький мужчина неопределенного возраста с пышной шевелюрой, не то блондинистой, не то седой. Мужчины крепко пожали друг другу руки.
— Неужели вы решили воспользоваться своей привилегией? — поинтересовался Махальцев. Он имел в виду места в Царской ложе на любой спектакль в Мариинском театре, обещанные Мономаху. — Только не рановато ли пришли?
— Я не на спектакль, Константин Яковлевич, — признался визитер. — Просто зашиваюсь в больнице, так что…
— Ясно, ясно, — отмахнулся балетмейстер. — Очень жаль, что у наших лучших врачей нет времени приобщиться к высокому искусству! С другой стороны, если бы они заняли все места в партере, куда бы мы пошли лечиться, да?
Вопрос был риторический, и Мономах не счел нужным реагировать.
— Так зачем же я вам понадобился, Владимир Всеволодович? — с любопытством спросил Махальцев, присаживаясь в первом ряду и приглашая гостя последовать его примеру.
— Я хотел поговорить о вашей балерине, Калерии Куликовой.
— Ах да, бедная девочка, — печально закивал балетмейстер. Его пышная шевелюра при этом заколыхалась, словно ивовая крона. — Надо же, какое несчастье — кто бы мог предположить! В девятнадцать лет жизнь только начинается, а она решила с ней расстаться из-за несчастной любви!
— Что вам об этом известно?
— Только то, о чем говорят в труппе: Калерия покончила с собой.
— А почему из-за несчастной любви?
— Ну что еще может занимать девушку ее возраста? Только страсть толкает молодежь на такие радикальные… А что, не так?
— Следствие установило, что она погибла в результате несчастного случая.
— Правда? — Тонкие бесцветные брови хореографа взлетели к линии роста волос. — Но… постойте, Калерия же прыгнула с крыши, верно? Если она не планировала умирать, что же она там делала?
— Понятия не имею! — признался Мономах. — Потому-то я и здесь.
— Что-то я не понимаю!
— Вы, случайно, не в курсе, принимала ли Калерия какие-то препараты?
— Ох, Владимир Всеволодович, неужели вы думаете, что я настолько глубоко влезаю в личные дела моих балерин?! Да мне абсолютно все равно, на чем они сидят: главное, чтобы у них вес был в пределах нормы, чтобы они делали то, что я говорю и как говорю, и чтобы приходили вовремя на репетиции и спектакли!
— Я подумал, что Калерия была талантливой танцовщицей, ей светила блестящая карьера, и вы…
— Кому, Калерии? — перебил Махальцев. — Ну, карьера — это вы хватили! Девочка она была, конечно, старательная, однако я не сказал бы, что ее ожидало серьезное балетное будущее. Калерия звезд с неба не хватала, хотя и трудолюбива была невероятно: я за всю свою жизнь в балете встречал всего нескольких настолько целеустремленных балерин! К сожалению, в нашем сложном деле одного усердия недостаточно. А могу я поинтересоваться, откуда у вас создалось столь высокое мнение о Куликовой?
— Ну-у… — протянул Мономах, внезапно осознав, что других источников информации, кроме самой девушки и ее сверхактивной матери, у него и не было. В чем он и признался собеседнику.
— А-а, Зоя, ну конечно! — усмехнулся балетмейстер. — Теперь понятно, откуда ветер дует! Видите ли, Владимир Всеволодович, боюсь, что Зоя выдавала желаемое за действительное. Ее собственная карьера не сложилась, и, похоже, ее дочь готовилась последовать по ее стопам. Ни у той ни у другой не было настоящего таланта, дара, который отличает солиста от артиста кордебалета. Обе были техничны, трудолюбивы и амбициозны, но, к несчастью, их амбиции ничем не оправдывались. Зоя думала, что Калерии удастся то, что не удалось в свое время ей самой, но… Не стоит также забывать, что, в отличие от матери, которая всегда была и остается «сухостоем», Калерия обладала телом, которое подчинялось иным законам!
— Что вы имеете в виду?
— Вы не могли не заметить, что Калерия — девушка с формами, ей с большим трудом удавалось держаться в пределах допустимого веса! Как по мне, так это скорее достоинство, нежели недостаток, но это я говорю как мужчина. А как руководитель труппы и балетмейстер…
— Вы говорили ей, что она толстая?
— Нет, что вы! Я лишь пытался объяснить Калерии, что она вряд ли сумеет танцевать главные партии с такими, как у нее, данными. Мне кажется, это объяснить легче, чем недостаток способностей, и я надеялся, что рано или поздно девочка сама все поймет!
— Но ее же приняли в труппу!
— Во-первых, для кордебалета она вполне годилась, только вот Калерия и ее мать стремились к другому. Во-вторых, в труппу она попала… скажем так, не только благодаря талантам!
