Один-единственный человек самого невысокого положения может держать на плечах целую страну. Счастливы края, пользующиеся поддержкой такого создания, без которого они были бы обречены на увядание и гибель. На самом деле все на свете можно воспринять двояким и прямо противоположным образом, стоит только увидеть величие вместо убожества или не заметить славы в прозрачности упадка. Бедность не умалила благородства замка; она не мешала наслаждаться ароматом великолепия и грезы, еще ярче сияющими в своей наготе; и пока Луис Альварес управлял фортом, крепость гордо высилась, хотя все знали, что ее земли больше не приносят дохода, а стены постепенно разрушаются. И после убийства семейства де Йепес интендант естественным образом возложил на себя все обязательства, которые издавна лежали на них. Он председательствовал на первом деревенском совете после трагедии, и совет этот, по позднейшим воспоминаниям, прошел с величайшим достоинством – а в нашем распадающемся мире такие воспоминания едва ли не ценнее самой жизни. Луис Альварес призвал присутствующих встать, после чего сказал несколько слов, чтобы почтить ушедших, и нет сомнений, что эти слова спасли Алехандро, не дав ему сойти с ума от горя, и сделали из него здравого человека, особенно последняя фраза, предназначенная именно мальчику, хотя Луис воздержался от того, чтобы бросить на него взгляд: на живых ляжет долг мертвых. Ребенок сидел справа от своего интенданта, с горячечными глазами, но недвижный, как камень. Однако после этих слов лихорадочный блеск в его зрачках потух, и он завозился на стуле, как любой малыш его лет. Затем интендант призвал голосовать, как было принято у предков: называя каждый род и подтверждая решения ударами молотка. Когда рассмотрение и голосование закончились, он снова поднял собравшихся на ноги и попросил священника прочесть заупокойную молитву. А поскольку старик-кюре через слово запинался, он продолжил молитву сам, и к концу весь совет в полном составе хором подхватывал песнопение, однако не следует полагать, будто Луис Альварес царил в этом краю только потому, что неуклонно следовал установленным здесь ритуалам: интендант замка обрел естественную власть, сумев соткать связующие всех нити, корнями уходящие в землю столь духовную по природе своей, что человек, понимающий ее поэтичность, был рожден для того, чтобы править этой страной. Под конец, после последнего «аминь», женщины затянули старинную песню Эстремадуры. Сегодня этой песни никто не знает, и звучит она на языке, с которого никто не смог бы перевести, но боже, как же прекрасна была эта музыка! Пусть ее никто не понимал, каждый наслаждался посланием плодородных земель и грозовых небес, где тягость жизни смешивается с радостью жатвы.
И наконец, именно благодаря Луису Альваресу в Алехандро зародилось призвание к войне. Вечером того дня, когда ему исполнилось шестнадцать лет, они коротали время у огня и подросток потягивал свой первый бокал вина. После смерти Хуана ни один посетитель ни разу не явился в форт, хотя бутылок с уникальным вином в погребах оставалось еще на несколько вечностей. Алехандро приканчивал свой второй стакан петрюса
[9], когда Луис прочел ему стих, написанный этим утром.
– Некоторые стихи я черпаю из сердца. Но этот пришел из иного мира.
На земле и на небе
Живите ради ваших мертвецов
И предстаньте нагими
Перед людьми,
Чтобы в последний час
Ваша честь призвала нас.
– Откуда берется честь? – спросил Алехандро, помолчав.
– От мужества, – ответил Луис.
– А откуда берется мужество? – продолжил спрашивать Алехандро.
– От преодоления страха. Для большинства из нас это страх смерти.
– Я не боюсь умереть, – сказал Алехандро. – Я боюсь, что на мне будет груз ответственности за людей, а я не справлюсь, потому что демон во мне одержит верх над ангелом-хранителем.
– Значит, ты должен пойти туда, где сможешь вести этот бой.
Два года спустя Алехандро отправился в военную школу. У него не было ни денег, ни умения заводить знакомства, вот почему к началу войны он оставался простым лейтенантом; также у него отсутствовал дар интриговать ради карьеры. Единственное, чего он желал, – это учиться. Окончив школу, он сделал все возможное, чтобы попасть в подразделения, командиры которых пользовались уважением своих людей, – он действительно выучился и в день, когда началась война, решил, что готов.
Разумеется, он ошибался.
Сами обстоятельства преподнесли ему урок, а следующий он получил от простого солдата в вечер одного из первых столкновений. Алехандро уже приметил этого рядового, который доказал свою исключительную полезность, выполняя приказы. Что-то ему подсказывало, что тот родом из самых низов, но ничто в поведении Хесуса Рокаморы не располагало ни к фамильярности, ни к снисходительности – в нем присутствовал тот аристократизм, который иногда встречается в людях, не рожденных в замке, но несущих в сердце долг дворянина. А еще он был красив: открытое лицо с точеными чертами, блестящие синие глаза и очерченные иглой кружевницы губы. Как и Алехандро, он не отличался высоким ростом, зато имел прекрасную выправку, смоляную шевелюру, широкие плечи и руки, которые не были руками рыбака; добавим к этому склонность расцвечивать свою речь выражениями, от которых покраснел бы и драгун, тут же возвращаясь к абсолютной серьезности служителя высшим целям.
На пятый день войны отряд Алехандро был взят в клещи: лейтенант де Йепес понял, что наступил момент, когда его люди больше не понимают командира и, охваченные паникой, делают все наоборот. И вот каким-то чудом, одним из тех мнимых чудес, которыми изобилует история, Хесус Рокамора появляется рядом с ним и смотрит на него преданными глазами собаки, нетерпеливо ожидающей приказа хозяина.
– Надо развернуть артиллерию на северном фланге! – кричит Алехандро, которому появление человека, готового его слушать, показалось даром Провидения.
Потом он бросает взгляд на Хесуса, осознав, что тот должен находиться с третьим подразделением в шести километрах отсюда.
– И отступить к южному проходу! – кричит в свою очередь Хесус.
Именно эти приказания Алехандро уже отдавал ранее, причем неоднократно, но никто не смог или не захотел им следовать. А вот Хесус Рокамора заставил все исполнить. И что еще лучше, он больше не отходил от лейтенанта ни на шаг, – едва приведя в действие очередной маневр, он возвращался, как пес к хозяину, ожидая следующего приказа, известного ему заранее. После двух часов перемещений, когда они оказались на том неописуемом перешейке, где любой пук ангела мог низвергнуть в пропасть или указать безопасный спуск, Алехандро закричал ему: ступай, ступай, не спрашивай меня больше! Хесус глянул на него с непроницаемым лицом, и лейтенант повторил: ну ступай же! – тогда тот помчался, как мопс, и начал раздавать команды, не теряя больше времени на то, чтобы возвращаться к командиру.
