Алексей ошарашенно слушал эту тираду с множеством незнакомых слов, сознавая, что есть в мыслях странного кузнеца Николая какая-то изюминка. Кризис среднего возраста накрывал его, тут попадание было в точку. И алкоголь реально помогал, выводя из состояния непонятной депрессии, которая продолжала его преследовать. Так что же не так в нем самом, что надо искать, как пользоваться разумом? Ведь он пользуется им, он получил высшее образование, он анализирует события, он не идиот, в конце концов.
– Не грузись, – снял напряжённость ночной собеседник, – зря я тут начал. Хотя что же ещё делать ночью в деревне, как не раздумывать над тем, что плохо поддаётся пониманию? Ничего, что я на «ты»? Заходи, как будешь тут, покажу щук на Туе, места старых деревень, свои находки. Обсудим и эту тему, раз уж прошлись по ней. Главное – думай, мысль созидательна, она поможет вырваться из рамок социального бытия. Скоро лето… Ладно, прощай, брат, а то, гляжу, ты засыпаешь совсем.
Николай пожал Алексею руку, направил в нужную улицу и скрылся у себя за калиткой в выщербленном заборе. Когда Алексей добрел до имения Виктора, там все уже спали, кто где, ничего не оставалось делать, как лечь на голый пол у камина. Сон мгновенно сморил его, не успевшего воспользоваться божественным даром— разумом…
С утра, не раннего, – кто же рано встанет после выпитого вчера – прибравшись кое-как, друзья цепочкой потащились к старому дому, что стоял на крутом берегу маленькой речки, несущей свои мутные воды в сторону Камы. Старый бревенчатый дом ничем особо не выделялся среди таких же хибар, разве что размерами – был больше, сени находились посередине двух срубов явно разного времени постройки, один сруб был новее, второй, с полуобвалившейся кровлей, – совсем старый, видимо, там давно никто не жил.
– Ну, мы его нынче точно не разберём, – пробормотал Костя, самый ответственный и конкретный в сообществе. Раз уж Костя сказал, что не разберём, значит, и пробовать даже не стоило. Хотя к этому всё и шло, никто из друзей никогда домов не разбирал, от строительства и разрушения был далёк, да и инструментов подходящих, и времени не было.
– Айда смотреть, чего внутри, – задорно зазвал Виктор.
Народ осторожно, скрипя старыми досками, поднялся по высоченному крыльцу к низенькой двери в сени. Из сеней в срубы вели две двери. Одна открывала вход в относительно новый дом, где пахло мышами и стариками, посередине стояла ещё вполне пригодная к эксплуатации печь с полатями над ней и наивной резной доской вдоль всей потолочной матицы.
Историк Андрей сразу сунулся на полочки у окна, позвенел там вилками и остатками посуды, радостно воскликнул:
– Ой, смотрите, чего нашёл!
В ладони у него блестел серебряный рубль с профилем бородатого человека.
– Рубль царский, николаевский, вот прямо тут лежал! Можно я его себе возьму, детям покажу в школе? – обратился он к хозяину.
Послышались возмущённые возгласы:
– Чего это ты возьмёшь? Давай разыграем!
– Ну, Виктор Георгиевич! Ну, я же историк! А они все нет! Им зачем рубль царский? – нажимал, требуя защиты и поддержки, Андрей.
– А мы продадим его и водки купим, – хором отвечали воинственно настроенные обездоленные.
Виктор засмеялся, милостиво махнул рукой: мол, забирай. Андрей быстро припрятал рубль в карман и ретировался за печку от греха подальше. Компания, пошарив в этой половине, перешла на вторую. Второй дом выглядел запустело. Печь развалилась, матица подгнила от протёкшей крыши и висела одним концом в воздухе, простоватая редкая мебель была сломана, доски пола кое-где отсутствовали, обнажая сухой утрамбованный пол подклети. Пахло затхлостью, землёй, почти смертью, если она имеет запах.
Алексей брезгливо открыл ящик белого с синими цветочками, затянутого паутиной буфета. В нем лежала пара алюминиевых гнутых ложек и куча засохших насекомых. Рядом стоял пыльный сундук неопределённого цвета, обитый ржавыми железными полосами. Откинув крышку, Алексей обнаружил груду бумаги: старые газеты, пожелтевшие книги. Под ними после раскопок и чихания от пыли он нашёл трудовые крестьянские книжки, сначала довоенные советские, потом несколько дореволюционных. Алексей сел на пол, увлёкся чтением. Книжки были за тысяча девятьсот девятый, десятый, тринадцатый годы, заполненные выцветшими чернилами, уверенным, почти каллиграфическим почерком с «ятями». Подошли друзья:
– Ну, что тут у тебя? Ого, дореволюционные!
Друзья с воодушевлением начали рыться в сундуке, вынимая все более интересные вещи— фотографии, чудом уцелевшие письма, написанные неизвестными людьми почти сто лет назад, повествующие дорогим Марьям, Пелагеям и Марфам о трудностях фронтового быта Первой мировой. Собралось сообщество читателей, сидящих на грязном полу, свесив ноги в дыры. Позже ворвался историк Андрей, все пытавшийся по наущению Виктора найти припрятанные ценности под балками крыши более нового дома, зашелестел листками, оставленными другими, восторженно воскликнув:
– Да тут просто «клондайк», это же историческая ценность! Витюха, можно и это я заберу, у меня дети, студенты, они поймут…
Алексей без сожаления передал бумаги Андрею. Для него они не представляли ничего ценного, просто старые пожелтевшие листки из давно забытого времени. Что они могут изменить? Что рассказать? О том, как тяжело жили люди? Да разве сейчас людям живётся легко?
Нет, всё-таки жизнь – это непомерное испытание и мучение с редкими вкраплениями эмоционального подъёма, жизнь – это сопротивление внешнему миру, борьба за существование, так же, как у первобытных людей в произведениях Жозефа Рони, борьба за огонь, борьба за пищу, борьба за любовь. Это Алексей сознавал, но второй вопрос, который возникал после осознания первого, что есть жизнь, не имел ответа, а звучал он просто – зачем?
Алексей потряс головой, выходя из ступора от неожиданно пришедших, не имевших решения задач, с улыбкой посмотрел на суетящегося с бумажками Андрея, на остальных друзей, раскапывающих старинные вещи, и решил посетить чердак. Туда ещё никто не додумался забраться, и он, как первооткрыватель, полез по круглякам выступающих брёвен, оскальзываясь, но упорно подбираясь под свод полуобвалившейся крыши.
Чердак был просторный, с облупленной печной трубой, засыпанный землёй, сгнившей соломой и какими-то совсем ненужными ящиками, банками, бутылками, разбитыми рюмками, гранёными стаканами и затейливыми пузырьками, то ли от духов, то ли от спиртосодержащих жидкостей, явно старыми. Порывшись среди этого хлама, он натолкнулся на ящик, обёрнутый давно треснувшей кожей и закрытый ржавым замком. Поддавшись порыву первопроходца-кладоискателя, с помощью найденного тут же железного прута Алексей содрал замок, который вместе со скобами с треском отошёл от сухого дерева, откинул крышку, покрытую паутиной и пылью, и обнаружил внутри аккуратный свёрток старой материи. Брезгливо развернув ткань, под которой было что-то жёсткое, увидел деревянную доску, тёмную от времени. «Иконы» – промелькнуло в его голове, но в руках лежали вовсе не иконы, а две книги: одна в твёрдом деревянном переплёте, а под ней другая, завёрнутая в дополнительную тряпицу, в старом, облупленном, видимо, кожаном. Раскрыв первую, он приметил рукописные буквы кириллического алфавита, листы бумаги были совсем трухлявыми. Алексей осторожно прикрыл книгу. «Надо же, наверно, какой-нибудь церковный текст», – подумал он, опасаясь листать дальше. Вторая книга была более сохранна, листы сделаны явно не из бумаги, толстые и жёсткие, почти не гнулись, на них слабо проступала арабская вязь. Переплёт из толстой кожи полопался в разных местах, чернила выцвели, книга была гораздо больше и толще, чем первая, но никаких украшений как в фильмах про сокровища и старую Русь на ней не было. Она была тёмная, тяжёлая и совершенно непонятная; арабским, как, впрочем, и другими языками, Алексей не владел. Но находка так его затянула каким-то духом вечности, что он решил её не обнародовать, тем более что внизу копошился историк Андрей, подметающий все, что было в доме.
