– Вот, Настуд, два великих мужа беседуют, а я слушаю. Послушай и ты, выпей вина. Забавно.
Я присел на подушки, а великий маг и епископ продолжили беседу, если ее можно было назвать таковой.
– Вы, многоуважаемый служитель Христа, неверно толкуете мир, – разводя руки, говорил великий маг, – мир велик, и множество сущностей обитают в нем. Огонь есть основа мира, его главная ипостась. Без священного огня не станет материальной жизни, кто обогреет человека в холодную ночь, как человеку приготовить хлеб? Без огня это невозможно, недаром Ахура всемогущий дал людям огонь. И поэтому мы, зороастрийцы, поклоняемся ему. А вы, пагубные христиане, молитесь на дерево, скрещенное ромеями в далекие времена, на объект пытки и смерти, разве это верно?
Отвечал ему епископ:
– Огонь лишь часть мира, огонь не дает веры, он дает ощущение мирского покоя, а что есть мир? Мир есть совокупность материи, в окружении которой живет человек. Мир есть пища, стада скота, огонь, жилища, вода, земля, солнце, деревья, прочая тварь. Все это лишь миг, огонь гаснет, твари дохнут, жилище приходит в упадок, земля скудеет, солнце заходит. Человек умирает, так что же, молиться всему уходящему? Нет, есть высшая духовность, и именно ей мы молимся, а не куску дерева. На кресте умер мессия, который принес в мир слово божие. Он дал людям свет, который не есть свет огня, который есть свет души. Он, Христос, рассказал, как жить, как войти в Царство небесное, чтобы частица бога в человеке – душа бессмертная – не погибла в геенне огненной, а оставалась бессмертной в веках.
– Безусловно, душа есть в теле человеческом, – парировал великий маг, – но разве мы не делаем то же самое, не возносим молитвы Ахуре всемогущему, чтобы души человеческие ждали великой битвы в полях наслаждения? Но лишь после победы сил добра над силами зла души истинных зороастрийцев получат великое поле нематериального блаженства. А вы обещаете заблудшим рай, что материален, а разве может быть на земле место, где воскресшие мертвецы буду жить в достатке и неге? Это великое заблуждение! Только души, части Ахуры Мазды могут существовать в вечности и безмятежности, в полях Сраоши, и поля эти непостижимы уму человеческому.
– Все это бред, человек живет в миру, мир вечен, и только господь Бог, и сын его Христос, и их бестелесная сущность дух святой могут сделать мир блаженным. Будут сорваны семь печатей, Сатана падет в битве, и мир станет таким, как завещал Господь еще Моисею, и все будут жить по законам Христа, кои он произнес в Нагорной проповеди, и станет рай на всей земле, и восстанут мертвые, и праведники будут жить подле Христа и слушать Бога, а вы, последователи язычества, мерзкие почитатели огня, сгорите в нем, как дерево от гневного огня после грозы. И души ваши вечно будут гореть в подземелье вместе с Сатаной, пока Христос не смилостивится.
Епископ брызгал слюной, крича проклятия. Я же возмутился в душе его словам многопагубным и сказал шахиншаху:
– Великий Парвиз! Как можно терпеть эти речи? Он поносит наших богов и самого Ахуру Мазду! Разве ты не слышишь хулу в земле своей? Разве ты не видишь, как храм великой Анахиты превращается в капище земной женщины, матери человека, что они мнят богом? Разве этому нас учили наши отцы? Прогони его, шахиншах!
Так сказал я во гневе, а великий маг кивнул головой, подтвердив мои слова:
– Прав молодой Настуд, шахиншах, наше царство держится на наших верованиях. Падет вера – падет царство. Изгони христиан из Ирана, иначе не будет тебе поддержки и почтения.
Шахиншах промолчал вначале, а после изрек, отпивая хаомы:
– Есть в твоих словах правда, маг. Но доводы твои в споре не победили епископа. Мне кажется, что бог один, а вы делите лишь власть духовную. Ахура ли великий, бог ли христианский – он есть, лишь названия разные. Вот только в чаше священной хаомы узрел я то, что человек не может быть богом. Да и споры христиан, о которых я наслышан, смешны. Был ли Христос ваш божеством или лишь человеком, была ли дева Мария святой богиней или лишь матерью святого Христа – эти споры довольно наивны. Потому что если есть Христос бог, то он может всё: и мать свою сделать богиней, и человека воскресить из мертвых. Но слышал я, что великое чудо воскрешения лишь раз Христос явил, а еще сделал из воды вино. По моему мнению, это мало для бога. Нет, епископ, думаю я, что Христос не бог, а посему повелеваю – уйди вон из моего царства.
– Я спрошу сначала царицу Марию, можно ли мне уйти, шахиншах. И думаю, что ответ будет отрицательный. Я возношу молитвы святой деве Марии, а это требование царицы. Так что не в твоей власти прогнать меня, покорись, перейди в истинную веру, и ты спасешься.
– Спасусь я или нет – не твоя забота, епископ. Все в руках великого Ахуры Мазды. А он милостив. Даже когда первый говорящий с ним, царь царей Йима, отказал Ахуре в проповеди слова святого людям, Ахура Мазда не сделал ничего, что делал ваш бог, он не посылал на землю потоп, он не сжигал людей, он не мстил за неверие и отказ от принятия законов его, Ахура просто дал Йиме право взращивать землю, стада и людей, дал время, всемилостивейший, и лишь второй, Заратустра, внес в мир слово божие. А третий, говорящий с богом, будет последний. И его время еще не наступило, ибо после него придет конец материальному миру, пагубному и несправедливому, и наступит время, неподвластное разуму, но справедливое для праведных душ, что выбрали путь добра. И может, я и нарушу равновесие своего пути, но слово жены моей Мириам не может быть выше моего, хоть она и дочь императора. Наступит время, мои воины войдут и в ваш святой Иерусалим, и в великий Константинополь. А поэтому, епископ, дабы не вносил ты смуту в моем царстве, повелеваю казнить тебя. А ты, великий маг, будь более изощрен в словах, ибо та же участь может постичь и тебя. Мое царство же останется под священной Авестой, данной нам через пророка Заратустру самим Ахурой, так я повелеваю и на веки вечные.
Великий маг отступил при таких словах в страхе, а епископ, уводимый стражей, кричал на греческом проклятия и призывал Мириам. Но стены дворца глушили его вопли.
Я же был удовлетворен решением шахиншаха, мудрейшего мужа великого царства своего.
Шло время, а время – это то, что или позволяет достичь желаемого, или рушит надежды и уносит материальное в небытие, а души к полям, где царит Ахура. Мне, как казалось тогда, время подарило то, к чему я стремился. Я почти забросил Бехистан, проводя время с Ширин, которая все больше и больше привыкала ко мне. Лишь ее послания шахиншаху, наполненные любовью и нежностью, отравляли мое существование, но я упрощал их, пользуясь тем, что письма были лишь устными. Часть посланий шахиншаха я не довозил, пряча слишком страстные в песке, закапывая ненужные слова, способные возбудить великолепную Ширин. Она же всё больше привязывалась ко мне, с радостью принимая в своих шатрах, раскинутых в разных землях, и, наливая вина, расспрашивала обо всем, хмурясь лишь тогда, когда слушала о Мириам и её епископах, которые, несмотря ни на что, всё в большем количестве появлялись в землях Ирана. Я видел, что слова о Мириам доставляют Ширин страдания, но упорно рассказывал ей, стремясь оттолкнуть ее от шахиншаха. Иногда мне казалось, что это удается. В одну из ночей Ширин ласково сказала мне, что я могу переночевать у нее в шатре, я с радостью согласился. В эту ночь страстные губы Ширин коснулись моих, разгоряченных страстью, она танцевала возле меня, возлежащего на царственных подушках, ее туника спала с плеч, обнажая груди, что были, как два граната, белую атласную кожу, мраморный живот. Я потерял дар речи, я был поглощен дэвом, я не смог сдержать желаний, а Ширин в ту ночь позволила мне почти всё. Мрачный дэв страсти завладел моей душой и моим телом тогда и не отпускал, затмевая рассудок. Мы были вместе семь дней, семь дней я был на вершине счастья, а Ширин вложила мне в уши то, о чём я сожалею сейчас. Каждую ночь после всего она шептала мне про ненавистную Мириам, внушая, что та недостойна быть царицей, и ради Ширин я должен сделать царство вновь великим, а шахиншаха свободным.
