– Кем занято? – наивно спросил Алексей, внутри которого боролось два чувства: самосохранения и гнева.
– Чё, не видишь, урод? Нами занято. Мы тут отдыхаем.
– Берег большой, всем места хватит, да и земля вами не куплена.
– Ах вот чё? Говорливый попался? Щас кукушку-то поправлю, как говорить забудешь. Вали давай отсюда, пока с тобой по-человечески разговаривают, гнида.
Алексей всю жизнь избегал конфликтов. Он умел уступить, уйти, пусть униженным, но здоровым. Он всегда потом прокручивал в голове, как надо было бы поступить, но сослагательное наклонение не давало возможности вернуть все назад. И Алексей удовлетворялся лишь тем, что все заканчивалось благополучно.
Благополучно он уступал дорогу идиотам, несущимся по встречке, благополучно уступал очередь в туалет в кафе пьяным, откинувшимся с зоны придуркам, благополучно обходил распоясавшихся мерзавцев, орущих вслед девушкам пошлости и хватающих их за подолы, благополучно претерпевал мегаватты звука, от которых дрожали стены в квартире, когда нетрезвые соседи заполночь праздновали свои тупые праздники. И тут бы ему благополучно свернуть палатку да уйти восвояси, но что-то в голове стало не так, что-то в груди сердце, стучащее под двести в минуту, забилось ровно. Гнев выплеснулся наружу и совсем затмил разум и растворил то мнимое благоразумие, что всегда держало его в норме.
– Да пошли вы, уроды!
Первый парень подскочил и попытался нанести удар в челюсть, Алексей пригнулся, кулак пролетел где-то выше, а рука Алексея, уже сжатая в кулак гневом, обрушилась на скулу парня. Тот упал, но второй раз ударить Алексей не успел, другой пихнул его ногой, повалив на траву. Алексей вскочил, махая кулаками, уже не видя соперников, иногда попадал во что-то мягкое, иногда в твердое, разбивая костяшки, пару раз пропустил удар в голову, но гнев, ведущий его в бою, адреналин, выплеснувшийся в кровь, не давали замечать боль и усталость. Да только что-то тяжелое обрушилось на затылок, спину, плечо, свет померк в глазах, и Алексей рухнул вниз лицом, ощутив лишь запах земли и травы перед отключкой.
– Ты чё, Колян? – Паша растерянно смотрел на тело, лежащее у ног, и Коляна, запыхавшегося, с березовой дубиной в руках, которая переломилась от удара.
– Так чё он махался? Мне челюсть свернул, блин.
Остальные парни отошли на шаг, пока плохо понимая, что произошло.
– Ты ж его убил! Так бы скрутили, ты, блин, думаешь чем-то или всегда жопой? Щас чё, жмурик у нас. Чё Кириллу скажем?
– Так чё, вон в овраг скинем, да и ноги делаем, – с придыханием предложил Колян, отбросив остатки дубины.
– Ты дурак, найдут – сто пятая, десятка светит.
– Не найдут. Закидаем ветками, тут никто не ходит, Кириллу не скажем, смене тоже. Все равно же гонять будут отсюда, чё-то надо им тут, раз попросили. А щас прохладно, не завоняет долго.
Парни взяли бездыханное тело Алексея и потащили к оврагу, закидали землей, убедились, что с поляны ничего не видно, собрали его палатку и рюкзак.
– О, у него пивко есть, хлебните, чуваки! – Колян, распотрошив рюкзак, достал две бутылки «жигулевского».
– Давай, а то употели все.
Парни хлебнули до дна и, отбросив бутылки, быстро пошли к берегу, где в кустах стояла надувнушка с мотором. Вскоре мотор застрекотал и затих вдали, и на Бутырском городище стало совсем тихо. Лишь волны реки шуршали о земляной обрыв, да подмытые комья глины изредка с шумом падали в воду. Стемнело.
* * *
Алексей очнулся от голосов. Один голос звенел, как трель скворца, второй шептал, как тихий августовский ручей. Он открыл глаза, но не мог пошевелиться. Было странно, вокруг стояла темнота, но перед ним дрожало пятно света, как будто от яркого солнца. Он лежал на траве, мягкой, пушистой, не такой, как обычная трава на диких полянах, отличающаяся жесткостью и разноразмерьем. Траву не подрезали, она зеленела пушком мягких остреньких листьев, лежать на ней было очень приятно. Перед ним на чистом сосновом бревнышке сидели две девушки, только очень странные. До пояса они были обычные девушки, обе привлекательные, с большими бюстами, чуть прикрытыми легкими туниками, тонкими станами, выразительными лицами, то ли с хорошим макияжем, то ли природными, с яркими выразительными глазами. Одна – блондинка, глаза, обрамленные русыми ресницами, голубели на матово-белом лице, и темные брови выразительно оттеняли их. Вторая же была её противоположностью – с черными волосами, карими глазами и темной загорелой кожей.
Девушки были похожи друг на друга, и Алексей даже заметил, что обе походили немного на Веронику, исключая цвет волос и, наверно, размер груди. «Просто “Виагра” какая-то», – подумал он, вспоминая давнюю женскую поп-секс группу. Блондинка имела громкий звенящий голос, а брюнетка – тихий, низкий. Вот только вместо ног, которые так хотел рассмотреть Алексей, у девушек чуть пониже талии колыхался темный густой туман. Девушки разговаривали друг с другом.
– Сестрица, мне кажется, это был хороший индивидуум мужского пола. Мальчик замечательный. Добрый и умный в меру. Жаль его, – говорила блондинка.
Брюнетка парировала:
– Нет, сестра, зла в нем немало. Вот пострадал-то за что? За правое доброе дело? Да если бы… Так, пустил на волю свою злобу. Да и в жизни мирской так и не разобрался. Добро от зла не отличал. Даже не понял, что такое любовь.
– Как же так? Ведь он любил. У него есть Вероника.
– Если бы он любил, то был бы с ней. Или вообще с женой, которую бросил.
– Сестрица! – воскликнула блондинка, – она его бросила, ты что-то пропустила.
– Ага, она. А он не приложил к этому усилий? Нет, ты слишком идеализируешь парня, он такой, как все, всё человечество такое, злое, противное, неверующее.
– А кто его сделал таким, сестрица?
– Ну, не начинай. Не я. И не ты. Они сами. Живут, как все звери на земле, и от них ничем не отличаются.
– Не все. Я верю, что он – не такой.
– Ха! Разберем его любовь, раз ты уж начала. Что для него любовь? Животный инстинкт размножения и желание получить немного удовольствия – как и у всех мужиков. Что его еще влечет к Веронике?
– А как же единение душ, разве не оно движет им, разве только секс?
– Они разные люди, все люди разные, все они эгоисты, никакого единения душ на этой Земле быть не может. Не здесь, поверь, сестрица. Тут каждый сам за себя, тут грызня, и если я еще сгожусь, то тебе делать тут нечего. Ты вообще должна радоваться, что еще один ушел и освободил пространство для нового индивидуума, который, может быть, поверит в тебя.
– И в тебя, не забывай, ты часть меня, а я часть тебя, но в меня почему-то верят мало, а за тобой идут, – грустно ответила блондинка. – Однако я считаю, что этот мужчинка достоин продолжить свое несчастное земное существование.
Брюнетка только хмыкнула, поправляя декольте.
