Поодаль от этих двоих стояла толпа диких злобных башкирцев в стеганых драных халатах, малахаях и колаксынах, они грозно сверкали черными глазами, громко ржали на своем языке, их руки лежали на рукоятях кривых восточных сабель, которые недавно пускали в ход. По сравнению с башкирцами двое русских выглядели вполне пристойно и не так страшно. Оба были при саблях, пистолетах, засунутых за кушаки, повязанные поверх зипунов; один опирался на длинную тяжелую фузею. Говорили они тихо, как бы скрывая речь свою от снующих туда-сюда казаков и прочих прохожих, коих, впрочем, было немного.
– Слышь, Иван, Петр Федорыч гутарил, мол, на Казань пойдем ноне. Припасы заберем из Осы – и вниз по Каме.
– Ну, слыхал, Осип, – спокойно отвечал второй казак.
– Так ты смотри, зимой уж Осу брали, государь пожалел, сейчас спалить желает. А с Уфы войско прет царское, там их туча, не сдюжим мы, чую нутром.
– Да не бзди, паря, у нас сам главный полковник Салават с тысячами башкирцев, глянь, какие звери, – кивнул тот, кого звали Иваном на толпу иноверцев.
– Вот покамест давим – башкирцы с нами, а как нас давить будут – уйдут в свои степи, и ищи-свищи, знамо. Не подмога они нам, не подмога. Да сам подумай, на Казань идти – это же куда! Почти к Москве, а там пушки. Здеся отбили пяток – да разве то прибыль? У них-то, у амператрицы – тыщи. С саблями супротив пушек не попрешь, раздавят, как тараканов.
– Ты, Осип, говори напрямки, чего задумал, не тумань, – коротко ответил Иван.
– Отщепляться надо, Ваня. Погибель чую. Уйдем на Дон али вниз Волги степями, в вольницу. Тут нам не сдюжить.
– Сбежать чё ль хошь, Осип? Предать Петра Федоровича, царя-батюшку нашего?
– Дак ведь своя-то рубашка ближе к телу, Ваня. Так и посмотри на царя, Петр ли он Федорович, али обман все? Я вот на монете смотрел на амператора Петра, деда его – не похож мордой. И так, и сяк вертел – не тот. Рази так может быть? И стала бы родная кровушка на родную походом идти? Чай, Екатерина-от ему сродственница, а они рубятся в хлам.
Иван закатил глаза в раздумьях, потом тихо сказал:
– Так и я также разумею. Но как нам на Дон-то уйти? Везде войска. Не пройти, поймают – на дыбу али в петлю – разговор один. Не, вниз не пройти, а тут места дикие, всё войско за нами гнаться не будет. Надо на север.
Осип покачал головой:
– На севере зачахнем. Зима сурова тута. И мест не знаем, также сдадут – и каюк.
– А я вот что скажу, помнишь, под Кунгуром взяли одного малахольного, у десятника Микиты Кобелева в прислужках сейчас, как его, черт, – Иван трижды перекрестился на маковку деревянной церкви, – Михайло, кажись. Он же туточки, местный, с севера. Мы его еще допрашивали, из кержаков, шел куда-то на восток землю искать неведомую. Давай его подобьем, он пойдет, у десятника ему несладко сапоги чистить да бороду чесать.
– А и верно. Пошли в избу, там он. Десятник на выгуле, он один. Поговорим.
И двое казаков, осторожно обогнув толпу диких башкирцев, направились в один из домов, стоящих внутри крепости, что готовилась к огненной геенне.
Тихо заглянув в домик, который занял десятник Микита, двое казаков зашли внутрь, приклонив головы у низкой притолоки, перекрестились на икону в углу, осмотрелись. Горница была пуста, лишь в сенях слышался какой-то шорох. Иван вышел обратно в сени, там затрещало что-то, и он втащил в горницу за шкирку слабо сопротивляющегося мужичка небольшого роста, молодого по лицу, да грязного и убогого по одежде. Мужичок слабо сопротивлялся, издавая тихие стоны:
– Изверги, отпустите меня, Христом-богом прошу, ведь шел себе, не трогал никого, почто вы меня в полон да в кандалы? Хуже никонианцев гоните, диавольские порождения!
– Не хули попусту. Дело к тебе имеется. Сдюжим – отпустим.
Мужичок перестал ворчать, пытливо посматривая на двух здоровых казаков.
– Тебя как звать-от?
– Так Михаилом кличут.
– Во-во, Михайло, стало быть. Так и помню, – Иван уселся на лавку, посадив на табурет напротив Михайлу, – так вот, стало быть, хочешь воли?
– Хочу, да никак не найду. То государевы люди, то вы, разбойники, меня тревожите попусту.
– Разбойники не мы, мы военные люди его Величества Петра Федоровича, истинного амператора.
– Разбойник он, а, знать, и вы тож, – не унимался Михайло.
– Заткни хлебало, – сурово произнес Осип. Михайло осекся, спрятал лицо.
– Ты не серчай, паря, выслушай. Ты, знамо, местный будешь?
– Не, не местный. Я с Керженца, с лесов. Там у меня батя, мать, брательников и сестер десяток. Голодно там стало, я старший, батя сказал – лишний рот не выдюжим – вот я и подался, куда все наши уходили, вдоль по Волге, потом на тракт, опосля лесами на Обву. Там наши с Керженца приросли, да не сладко и там. Местный люд гонит, пахать не дает, я ходил, ходил, не принимают, самим жрать нечего. А в Ильинском погосте так и вовсе грамоту накатали барину, мол, пришлые раскольники лес воруют да землю прибирают. Всех погнали в леса, а в лесах местных одна прорва гнилая да комары. Вот я и пошел дале, а тут вы, разбойники.
– Окстись, не то юшку по морде размажу, – опять грозно осек его Осип.
– Ну а столько ты жил тута и где обитал-то? – все еще ласково спросил Иван, не поддерживая строгого Осипа.
– Да жил летов пять. Как погнали с Обвы, ушел лесом по Каме вниз, там наткнулся на избушку. В ней зырянин один жил, последний, старый, у него все ушли за горы, а он доживать остался. Ну, у него и пребывал, силки ставили, рыбу брали, на хлеб меняли шкуры. Он-то, зырянин тот, совсем слепой был, вот я ему и помогал. Одно противно – Христа не признавал, всё своим поганым богам молился. Да ничо, сжились, а в ту зиму зырянин помер через харкание, кровь горлом шла. Ну, я похоронил его да пошел.
– Куда ж пошел-то?
Михайло смутился и ничего не ответил, потому что то место, куда он шел, было сокровенным и особенным. И знать про него табачникам-обливанцам, разбойникам и душегубам было незачем. Да казаки и не спрашивали дальше, спросили лишь одно:
– Дорогу туда, где жил, знаешь? На север же это?
Михайло кивнул, свободнее вздохнув, что разговор про тайное не продолжился.
– На север, по Каме, тут дней пять, ежели пехом, а верхом и того меньше.
– Покажешь? Потом отпустим.
Михайло кивнул, казаки приказали собираться и выходить за стены крепости, где они будут его ждать к ночи. Тот засобирался было, но дождался, пока казаки уйдут. Для чего они хотели уйти на север, ему было неинтересно: для Михайлы главное было уйти от них, двинуться вновь в путь, пусть тяжелый и полный опасностей, пусть голодный и холодный, но приводящий в конце концов в самое прекрасное место на земле, в рай земной для таких, как он, хранителей древлего благочестия, русского духа и истинной веры.
